Олег Верещагин - Волчья песнь

— Спасибо, — прохрипел тот, растирая по лицу пот.

— Не за что, можно было бы и подождать, — усмехнулся Сашка. Оба подняли головы, и Сашка весело крикнул: — Девчонки, вы там живы?!

— Почти, — отозвалась Галька. — Горьке руку придавило, помогите!..

… - Входите, входите, — приветствовал Горька друзей, — и можете не спешить. С такими приятелями, как вы, у меня все шансы проторчать тут ещё лет десять, не меньше.

— Помолчи, чёрт лесной, — дружелюбно сказал Димка, обнимая Люсю. — Я вот так почти уверен, что ты сам на себя эту ерунду обрушил, чтобы остальные тут попрыгали кругом.

— Оригинальный способ привлечь к себе внимание… — Горька скорчил жалобную рожу.

— С тебя станется… Хорошо хоть, девчонок уберёг! А то бы я тебя добавочно привалил…

— Он старался, — хмыкнула Люська. Галя внимательно посмотрела на неё:

— Между прочим, он тебя спас. Ребят, мы пробовали эту дрянь поднять, но пруты гнутся…

— Так, а теперь я попробую! — Сашка прокрутил лёгким движением меч и подсунул его под стояк. Шире расставил ноги, пригнулся, вдохнул глубже, повозил ладонями на рукояти…

— Переломится, — предупредил Димка. Сашка ничего не ответил — только вдруг выдохнул: "Ах!" — и всем телом подался вверх. На руках рельефно выступили сплетения мускулов, перевитые взбухшими венами, лицо сперва окаменело, потом — задрожало, на лбу выступил пот. С треском лопнула на спине куртка — не по швам, а в нескольких местах по взбугрившимся мускулам. Четырёхсоткилограммовый стояк, поддавшись напору юного атлета, пошёл вверх — это было удивительно, но как бы не более удивительным выглядело то, что выдержал тонкий узкий клинок!

Димка и девчонки торжествующе завопили, словно на соревнованиях. Горька мгновенно выдернул руку — окровавленную, измятую, в ранах и кровоподтёках, но, похоже, не сломанную.

— У-у, — коротко простонал он. — Как там ты говорил, Дим — может быть, это и есть счастье?

Была чёрная, душная ночь — ночь перед грозой. Но, если небесная гроза ещё только напоминала о себе отдалёнными раскатами и зарницами, то гроза на земле уже разразилась.

Тяжкую перину ночи кромсали алые языки пламени и белые клинки прожекторов. Горела ферма, полыхали пристройки, выл пёс, которого переехала машина, дико, так, что можно было сойти с ума, выл сгорающий скот. С этими жуткими звуками мешались крики людей и рёв джаго — звуки ночного погрома.

Мужчины — защитники фермы — уже были убиты. Семнадцатилетний юноша, подорванный гранатой, свисал в огонь с остатков крыши, и одежда на нём полыхала, а ствол пулемёта, который он держал в руках, раскалился докрасна. Плечистый могучий мужчина, убитый ударами тесаков в грудь, лежал на трупе своей жены, с пистолетом прикрывавшей ему спину — всё ещё сжимая в руках окровавленный топор; вокруг валялись тёмными грудами три или четыре трупа налётчиков, попытавшихся взять людей живыми.

"Дикки! Дикки, братик! — истошно кричала девушка лет четырнадцати, распятая железными штырями на дверях горящего сарая. Волосы её — рыжие, пышные — трещали и завивались от жара в безжизненные серые пружинки. Потом дверь с грохотом рухнула внутрь — в снопах искр — и пламя жадными щупальцами рванулось из-под неё, свиваясь в плотный кокон. — Братик, Дикки! Не выходи! — голос девушки стал безумными, извиваясь от невыносимой боли, она билась головой о дерево и рвалась из стороны в сторону, расширяя раны на руках и ногах… пока огонь не прогрыз себе путь через доски и не обнял уже её тело. — Дикки! Дикки!! Дикки!!! Не вы-хо-диииии…"

Сгрудившиеся вокруг другой девушки — постарше — джаго следили за тем, как один из их приятелей насилует несчастную, которая, впрочем, уже была, похоже, мертва: тускло смотрели глаза, разбитый прикладом алый рот разинут в мёртвой зевоте… Рядом были разбросаны окровавленные части тела, принадлежавшие мальчику лет десяти или около того — он уже отмучился.

Ещё один мальчик — не старше пяти-шести лет — видел всё это. Лёжа в кустах за фермой, дрожащий, с изгрызенными в кровь пальцами, он смотрел на происходящее без мыслей, зная только одно — выходить нельзя…

… Он снова видел всё это!

Он снова видел всё это!

Ни единой подробности ужаса не стёрло время…

… - Мамочка! Ма-ма!

— Дик, Дикки, не кричи, пожалуйста, не кричи, они вокруг…

Жуткое чёрное существо склонялось над ним. Конечно, это пришла Эгнес, его сожжённая сестрёнка — пришла за ним, и Дик снова хотел закричать, но внезапно понял, что лежит на земле, всё тело болит, совсем рядом грохочут взрывы и мечется огонь чудовищного пожара, а девчонка над ним — конечно же, никакая не Эгнес, а Машка. Просто вся в ожогах и копоти — но совершенно живая. Якорь надёжности, который помог выбраться из мира навалившегося в бессознательности кошмара. И Дик вцепился в неё:

— Маш… аgain… аgain… [51] …опять… опять… (англ.)

— Тихо, тихо… — она прижала к себе голову друга. — Мы всё сделали… но нас выбросило…

— Ммммменя, похоже, здорово шарахнуло… — Дик сел, с трудом удержав стон.

— Тише, — Машка приникла к земле, пригибая и его. Но их уже заметили — фигуры трёх джаго рисовались на фоне огненных вихрей. С лёгким посвистыванием трассирующие очереди прошили ночь над юношей и девушкой, приникшими к земле.

— Вон они, вон! — раздался ухающий голос, полный злости и страха. Дик выхватил "парабеллум", но ни разу выстрелить не успел.

— Ложись! — закричали откуда-то из темноты, раздёрганной хлыстами пламени — и очереди срезали всех троих джаго. Всё ещё не вполне понимая, что происходит, Дик и Машка держали оружие наготове, но к ним уже подбегали… их друзья! Все — живые, почти целые и невредимые…

Олмер довольно хмуро сидел на холмике посреди поляны — как недовольная птица на ветке! — и остальные не сразу сообразили, что он один, когда подняли торжествующий гам, сообщая своему младшему, что все живы и практически здоровы. Но казалось, что Олмер совершенно не рад ни этому, ни вообще возвращению друзей. Он вяло махнул всем рукой и уставился в землю у своих сапог.

— Так, — Сашка взбежал на холмик, — вставай, бери свою половинку и пошли отсюда.

— Пошли, — без промедления, но как-то вяло встал Олмер.

— Эй, а Лулани где? — тут же заозирался Горька. Олмер выдохнул так, что деревья на опушке явно собирались прогнуться:

— Я ей сказал, чтобы ушла и ждала меня в послёке… Мы ведь сюда ещё вернёмся?

— Д-да… но… — Горька недоумённо поднял брови. — Когда? Мы ж сами этого не знаем.

— Ну, это всё равно. Знаете, ребята, — германец огляделся, — не представляю, как бы она смогла… с нами. Ну, вы понимаете.

— Ясно, — Димка незаметно подмигнул остальным, — ты обнаружил, что она слабовата — и… Олмер?!