Ник Кайм - Смертельный огонь

— Ясно…

Нумеон проследил за его взглядом, замершим на печати Вулкана.

— Хранишь как память? — спросил Тиэль, ни в чем, впрочем, не обвиняя.

— Как память хранят то, что осталось от мертвых. А Вулкан жив. Я воспринимаю ее как алтарь, перед которым можно славить его и повторять клятвы, которые я дал, когда мой легион воссоединился с отцом.

Нумеон медленно подошел к молоту и с благоговением поднял его.

— Ты сказал, что он привел вас ко мне?

Тиэль кивнул:

— Мы никогда бы тебя не нашли, если б не сигнал от него.

— Я предполагал, что в нем есть маячок, но до сих пор не знаю, как его активировать. — Он взглянул на молот, лежащий на ладонях. — Я так крепко держал его, — пробормотал он, — возможно, я…

Нумеон поднял взгляд на Тиэля, решив не озвучивать воспоминание до конца.

— Говори же то, ради чего пришел, — сказал он, и его глаза вспыхнули от скрытого гнева, как угли.

Тиэль, к его чести, обошелся без вступлений:

— Вулкан мертв. Он погиб на Макрагге. Поэтому я и везу тебя туда.

Тюфяк, на котором Нумеон медитировал и спал, проявил в этот момент больше эмоций, чем Саламандра. Только в комнате вдруг стало холодно, несмотря на духоту.

— Ты видел тело?

— Мне рассказали, — ответил Тиэль. — И у меня нет оснований этому не верить. Он мертв, брат. — Тиэль подошел к Саламандре и хотел положить руку ему на плечо, но Нумеон отодвинулся.

— Сержант, не надо меня утешать, — холодно сказал он. — Не путай приверженность Прометеевому кредо с горем. Я верю, что Вулкан жив. И я убеждаюсь в этом каждый раз, когда смотрю на печать и чувствую заключенный в ней жар кузни.

— Кузен, прошу тебя.

Нумеон поднял руку, требуя замолчать.

— Нас, Саламандр, учат держать эмоции в узде. Поэтому к припадкам мы не склонны, но, если продолжишь убеждать меня в гибели моего отца, самоконтроль может меня подвести.

— Он лежит в гробу! Его остывший труп хранится в самом глубоком мавзолее Макрагга, а его сыны бдят над телом. — Тиэль раздраженно помотал головой. — Артелл…

Но Нумеон не желал его слушать. Он с отвращением скривился.

— Проповедник лгал лучше. Он рассказывал о фульгурите — немыслимо мощном оружии, способном убить бессмертного примарха… Моего примарха. Но я отказываюсь верить вам обоим. Я отвергаю ваши вымыслы, хотя и не представляю, зачем верному сыну Жиллимана сочинять такую явную и гнусную ложь.

Тиэль смотрел на него со смесью злости и сочувствия.

— Ты не в себе, брат-капитан, поэтому я закрою глаза на эти оскорбления. Но я не лгу, а лишь передаю то, что мне известно.

— В таком случае твоя информация ошибочна, сержант, — парировал Нумеон и закончил разговор лаконично: — Вулкан жив.

— Цепляйся за эту надежду сколько хочешь, Саламандра, — ответил Тиэль, направляясь к выходу. — И знай, что никто на этом корабле не жалеет о случившемся больше меня. Но, если ты еще раз меня оклевещешь, пусть даже из горя, я преподам тебе душеспасительный урок тем самым гладием, с которым ты трудишься.

Дверь за ним захлопнулась, и Нумеон остался один, в тишине и неверии.

Пленника перевезли в другое место.

Его упорство поражало — не столько даже потому, что никто не понимал его мотивов, сколько тем, какую невероятную физическую и душевную стойкость он проявлял, — и было решено, что получить необходимые ответы поможет более глубокая камера.

Но пленник каждый раз отвечал на вопросы одинаково. Слова не изменились, даже когда за физическим воздействием последовало психическое. На него ничто не действовало. Он не проявлял ни страха, ни недовольства своим положением.

Окровавленный, избитый пленник внимательно, но насмешливо взглянул на своего допросчика и выплюнул зуб.

— Хороший удар. Я его даже почувствовал, — сказал он. — Можешь собой гордиться.

Но у Тита Прейтона, наблюдавшего за ним из теней, гордиться собой не получалось. Пока пленника били, он пытался вскрыть его душу своим самым острым ментальным скальпелем, но все было безрезультатно.

Воин в кобальтово-синей броне, стоящий перед пленником, размял плечи, готовясь ударить снова.

— Довольно, — спокойно произнес Прейтон.

Второй Ультрамарин явно не хотел останавливаться и не сдвинулся с места, только сжимал и разжимал кулак в окровавленной латной перчатке.

— Довольно, сержант, — жестче повторил Прейтон.

Сержант Валентий повернулся и ответил лишь кивком: от физических усилий у него сбилось дыхание. По-видимому, он устал не меньше пленника.

Прейтон встретился с изможденным взглядом сержанта:

— Оставь нас.

Валентий коротко поклонился и вышел из камеры.

Когда дверь за сержантом с лязгом закрылась, Прейтон выступил из тени. Встав на краю освещенного круга, образованного единственной фосфорной сферой под потолком, он снял капюшон, за которым оказалось лицо ученого, бледное от постоянного сидения в Птолемейской библиотеке в крепости Геры, и неизменно встревоженное.

У Тита Прейтона были такие же короткие темные волосы, как у большинства братьев, но в его сером взгляде, в отличие от их, чувствовались мягкость и одновременно жажда знаний. Эта жажда и недавно разрешенные психические умения делали его прекрасным допросчиком.

Он повернулся к своему подопечному.

Пленник, воспользовавшись минутой покоя, опустил голову, но поднял взгляд на библиария, как только тот подошел ближе.

— Опять будешь в мозге копаться? — прохрипел он.

Прейтон покачал головой, не сводя глаз с пленника.

— Это уже пройденный этап.

Глаза Бартусы Нарека загорелись. Он выглядел усталым, и не только из-за того, что ему не давали спать.

— Значит, смерть.

— Нет, никакого милосердия. Мы будем говорить.

Нарек вдруг измученно ссутулился.

— Знаешь, что такое безумие? — спросил он, а потом сам ответил: — Это раз за разом повторять одно и то же действие в надежде получить другой результат.

— Кому ты служишь, Нарек? — Прейтон проигнорировал его слова и начал шагать по периметру освещенного круга.

— Ну же, Тит, неужели мы до сих пор не перешли с фамилий на имена?

— Кому ты служишь? — твердо повторил Прейтон.

Нарек вздохнул, и его жесткие черты на мгновение смягчились.

— Опять.

Нарек был совсем не похож на Несущих Слово, с которыми Прейтон сталкивался раньше. Он держался как солдат, двигался с механичностью пехотинца, хотя при этом был, по-видимому, превосходным снайпером. Его внешность и манера поведения больше подходили уроженцу Инвита, нежели Колхиды, и только глаза горели, но не диким фанатизмом, как у Несущих Слово, а решительностью и упорством.

— Я служу Слову, — сказал Нарек. — Как ты сам знаешь. А кому служишь ты: своему примарху или Императору?