Валерий Большаков - И залпы башенных орудий...

— Ты что?! — удивился Григорян. — Они ж пленные!

— Во-первых, — терпеливо проговорил Середа, — никто из них в плен не сдавался. И они сами — ты, по-моему, об этом упоминал? — наших в плен не берут. Считай, что эти себумы, — он кивнул на экран, — попали в окружение…

— Все равно, — настаивал Григорян. — Мы ведь гуманоиды…

— Ну-ну… — усмехнулся Середа. — Ты звездолетчик? И где работал?

— Сменным пилотом… На рейсовом звездолете…

— Оно и видно.

Незаметно вошел Таппи, бледный и потерянный. За ним шагал угрюмый Копаныгин.

— Что случилось? — насторожился Середа.

Таппи открыл рот и тут же скривился в рвотном позыве.

— Пойдем, командир, — негромко сказал Копаныгин, — покажу кое-что…

Вместе они вышли из рубки, за ними увязался встревоженный Григорян, оставив Таппи разбираться с системами связи. Копаныгин пересек коридор и провел Середу в светлый квадратный зал. Младший командор остановился, и у него по телу мурашки прошли.

Это была лаборатория, здесь себумы изучали биологию и анатомию вида хомо сапиенс. В прозрачных цилиндрах плавали освежеванные тела — мужчин, женщин, детей. Стеклянные кубы с синеватым газом хранили внутренние органы — печени, сердца, легкие. Около десятка мозгов, больших и маленьких. Было заметно, что у бесполых себумов особый интерес вызывали детородные органы.

Середа, оледенев, прошелся между чистенькими голубыми столиками. На одном лежало годовалое дитя, предмет чьих-то недавних забот и ласк, не вскрытое даже, а грубо разделанное, как тушка поросенка. А соседний столик занимало чучело пятилетней девочки — таксидермист очень старательно передал изумление в расширенных глазенках. Девочка стояла, выпятив животик и раскинув ручки, две короткие косички забавно торчали в стороны.

— Боже! — охнул Григорян. — Она еще живая!

Середа бросился к пилоту и будто споткнулся о взгляд женщины, распростертой на металлическом столе. В круглых яблоках глаз меркла бесконечная мука, а то, что глядела женщина, понять можно было не сразу — на теле отсутствовала кожа. Совсем. Крови тоже не было — вескусианские умельцы так грамотно удалили эпителий, что не повредили ни единого сосуда. Блестели красные мышцы, проглядывали сизые связки, оскал безгубых челюстей пугал.

— Ей же больно! — орал Григорян. — Таппи! Таппи!

В дверях замаячил Нупуру.

— Таппи! — завопил Анастас. — Мигом в бот! Волоки реанимационный блок! Большой! И включи витализационную камеру, пусть входит в режим! В капсуле наберешь два белых колечка — подряд, синее и красное!

— Понял! — донеслось из коридора, куда пулей выскочил Таппи.

— Боже, боже… — стонал Григорян, хватая себя за щеки.

— С-себумы — не воины, — вынес вердикт Гумм.

— Гумм, — попросил Середа, с трудом разжимая стиснутые зубы, — будь другом, сними все это на мета-визирку. Пусть все наши долбаные миротворцы увидят, с кем они не желают воевать!

Примчался Таппи. Хватая воздух ртом, протянул реанимационный блок. Григорян торопливо разложил его, блок надулся в прозрачный цилиндр, по его стенкам потек целебный раствор.

— Виктор… — слабым голосом позвал Анастас.

— Иду, — откликнулся Середа.

Вдвоем с пилотом он освободил руки и ноги несчастной женщины от фиксаторов и осторожно поднял трепещущее тело. В горле подопытной забулькало, между зубов просочилась кровь с языка, искусанного в приступах язвящей боли.

— Ма-ма… — прохрипела женщина. — Т-таня… м-ня… Та-ня…

— Потерпи, миленькая, — шептал Середа, — потерпи… Сейчас тебе станет легче… Вон, какое сердечко здоровое… Сейчас, Танечка…

Вряд ли женщина различала его слова, но сам тон ее успокоил. А может, подействовала родная речь?

Григорян с Середой уложили женщину в реанимационный блок и закрыли его. Раствор побежал живее, обволакивая судорожно вздрагивающие мышцы, обезболивая и унимая трепет истерзанного тела.

Таппи махом настроил блок и вывел на экранчик зеленые зигзаги и синие мнемографики.

— Такая боль… — пробормотал он.

Середа шагнул к двери и поманил за собой Григоряна.

— Пошли, гуманоид, — произнес он ровным голосом.

Вернувшись в ходовую рубку, Виктор спросил приплевшегося пилота:

— Как открыть первый шлюз?

— Вы имеете в виду — разблокировать? — беспомощно пробормотал Григорян.

— Я имею в виду — открыть! Наружу!

Совершенно потерявшись, Анастас указал на две клавиши. Середа поочередно их нажал. Сначала на экране ничего не происходило, только себумы заволновались, зашебуршились. А потом возникшая при разгерметизации тяга начала их отрывать от причала, закручивать в туманном вихре вырывавшегося воздуха и выбрасывать в открытый космос.

Середе было хорошо видно, как коричневые бурдюки раздувались в шары, увеличиваясь втрое, и во все стороны торчали короткие, тупые выросты, делая себумов похожими на морские мины. А потом мины стали лопаться, и в разрывы ударяли фонтанчики зеленовато-бурой жидкости, мгновенно превращавшейся в мутные льдинки.

Григорян сдавленно охнул, а Копаныгин мрачно улыбнулся.

— Вот это по-нашему, командир, — произнес он одобрительно.

— Ты их убил… — еле выговорил Григорян. — Всех…

— Я уничтожил врагов, — холодно поправил его Середа. — И отомстил за тех, кого действительно убили и замучили эти твари. Утри слезы, пилот, и учись! Учись делить мир на своих и чужих. Учись бить врагов и заступаться за друзей. Не прощать палачей и добивать поверженного неприятеля. Истреблять его всеми активными средствами! Пока ты этого не усвоишь, ты — не воин, и Посвящение тебе не светит…

Гумм и Копаныгин синхронно кивнули. Григорян молчал, подавленно и прибито.

— Не впадай в отчаяние, пилот, — негромко добавил Середа. — Ты не трус, и голова у тебя как надо прикручена. А об издержках гуманизма и высоких морально-этических норм ты не горюй — все эти красивые перышки скоро облетят. Война опалит всех нас, помяни мое слово…

Анастас вдруг вздрогнул и показал на звезды.

— Наши финишируют! Вон и вон!

Середа заметил в глубине панорамного экрана два сиреневых сполоха, вздувшихся шариками огня, — прошло вторичное излучение.

— Дай увеличение! — сказал он Григоряну.

Тот послушно включил отдельный монитор, на котором звезды плясали, проходя через все цвета спектра. Потом взбаламученное пространство подуспокоилось, и в черноте загорелись две яркие точки. Из них протек лиловый свет, окатываясь прозрачными конусами. Свет наполнил оба объема, отвердел, застыл и померк. Конусы перестали быть полупрозрачными, теперь в космосе парили массивные сооружения, словно покрытые длинной черной шерстью, и будто кто гладил по этой шерсти, пускал волны от вершин к основаниям.