Александр Горохов - Широка страна моя родная (СИ)

Просидели мы в больнице около часа, и каждые пять-десять минут Люда срывалась с места, чтобы глянуть, не проснулся ли Алиев, пришедший в себя после операции и вскоре уснувший. А потом, оставив девушке еду, которую готовили на праздничный ужин в честь подачи молодыми людьми заявления в ЗАГС, и, заручившись её обещанием прийти к нам, когда жениху станет лучше, направились домой.

Людмила примчалась к нам в гости в понедельник вечером. Она дозвонилась до работы, где ей пошли навстречу и дали отпуск за свой счёт, поскольку о том, что Алиев в больнице, в роту, охраняющую Лабораторию № 1, уже сообщили. Но с матерью больше не встречалась, поскольку та очень болезненно восприняла смерть мужа от руки дочери и попросила пока не тревожить её. Нет, не отреклась от девушки. Ей просто нужно было пережить произошедшее: все люди разные, кому-то в горе нужно быть на людях, а кто-то, наоборот, предпочитает в таких ситуациях одиночество. И Людкина мать как раз относилась ко второй категории.

Поладу уже было намного лучше. Сказывался не только молодой организм, но и чудо-сыворотка. Швы на рваных ранах и операционных надрезах уже сняли, но подниматься пока не разрешали: всё-таки кости априори срастаются медленнее, чем затягиваются мягкие ткани. Он уже ел, пил шутил и… страдал от своей беспомощности. Припоминая о первых ночах после инъекции сыворотки, я подозреваю, что не только от беспомощности: невестушка-то, которая явно готова исполнить его любую просьбу, даже, судя по её собственным намёкам, самую интимную, постоянно рядом крутится, но из-за характера травм приходилось терпеть. Как говорится, близок локоть, да не укусишь! Интересно, не для того ли Люда с Наташей закрывались в спальне, чтобы об этом пошушукаться? Если учесть, с каким загадочным видом они оттуда вернулись к столу, то пожалуй!

Единственное, что Людмиле не давало покоя, это причина, по которой её отчим решился на попытку убийства. Она не могла понять, что его толкнуло на это.

— Ты помнишь, мы с тобой говорили о нём? Я сегодня на работе поднял его личное дело. Там оказалось много интересного, включая характеристики времён его службы в милиции и заключения психологов. Везде подчёркивается такая черта этого «назгула», как авторитарность, нетерпимость к любой точке зрения, не совпадающей с его мнением. Были на него и жалобы со стороны задержанных. Товарищи по службе отмечали его жестокость на почве расовой ненависти, которую психологи объясняли, как я и предполагал, трудными отношениями со сверстниками в детстве. Попросту, били его крепко в детстве за сволочной характер. Не исключено, что именно не славяне. А когда он вырос, получил вместе с милицейскими погонами и служебным оружием хоть какую-то власть, начал мстить за детские обиды. Измываясь над более слабыми и зависимыми, доказывать себе, что он лучше, хитрее и сильнее других, что он некий «избранный». А поскольку ни особым умом, ни реальной силой не обладал, свою «избранность» обосновал расовыми теориями, принадлежностью к «нордийской расе».

— Подожди. Но ведь дома он вёл себя не так. Мне он, пока я не отказалась выйти замуж за этого слизняка, никогда слова плохого не сказал. В Альбертике вообще души не чаял, да и мама никогда не говорила, что он с ней плохо обращается.

— С твоим братом всё очень просто, — вступила в разговор Наташа, институтские познания которой в психологии были побольше моих. — Это его сын, которого он воспитывал как своего наследника, чтобы тот на старости лет не мог обвинить папочку в нелюбви к себе. На тебя, как ты знаешь, он тоже свои планы строил, приучая к тому, чтобы ты беспрекословно выполняла любое его требование. А демонстративной благожелательностью в сочетании с психологическим прессингом можно добиться куда большей покорности, чем криком и наказаниями.

— Ты же сама рассказывала, как он обосновывает то, что никто в семье не имеет права ему противоречить, — вклинился я. — И если тебе мама ничего не рассказывала, то это вовсе не значит, что он её не обижал. Опять же, с твоих слов сужу, что он её убедил в том, что она пропала бы «на помойке», если бы он её не подобрал. И она реально боялась ему противиться! Ты вспомни, как она по его приказу приходила к тебе в госпиталь и пряталась, когда пришла на встречу с тобой в кафе. Каким способом он этого добился, теперь только твоя мама знает.

А ты взяла и разрушила всё то, во что он уверовал: оказывается, добиться твоей покорности ему не удалось, убедить тебя в том, что «цунарефы» — не люди, тоже не получилось, а сам он оказался не таким уж всесильным даже в собственном семейном мирке. Когда же он оказался замешанным в очень некрасивую историю, помогая одной компании мерзавцев, а ему самому, как соучастнику, грозила тюрьма, он и решил наказать и тебя, виновницу всех его неприятностей, и Полада, сумевшего вышибить из твоего головы всё, что Субботин тебе вдалбливал в неё несколько лет. Ему уже ничего не оставалось, как бежать из города, потому что его подельники «слили» следователям его причастность к попытке фальсификации выборов. Вот напоследок он и решил «громко хлопнуть дверью».

— Но как он смог узнать, где нас можно найти?

— Ты матери домой звонила или на работу?

— Домой.

— Трубку она взяла?

— В первый раз он, но я сразу сбросила вызов. А через пятнадцать минут перезвонила, и мама взяла.

— Он мог подслушать ваш разговор с ней? Второй аппарат где-нибудь в доме стоит?

— Да, на втором этаже, в спальне… Ты думаешь, он подслушал? А откуда тогда он узнал, что мы к ЗАГСу пойдём? Ведь я об этом маме сказала только в кафе!

— А зачем ему знать, куда вы пошли, если можно было просто ехать за вами и дожидаться удобного момента? — фыркнула Наташа.

Люда задумалась на несколько секунд, а потом сделала вывод:

— Значит, Полада он решил убить только потому, что он фашист? Да?

— Не совсем чистый фашист. Скорее, расист и нацист. Но хрен редьки не слаще, потому что больших мразей, чем расисты и националисты, разновидностью которых являются нацисты, в мире просто не существует.

— Почему это? Он говорил, что самые плохие на свете — коммунисты!

— Очень просто. Потому что поклонники любых политических учений, кроме националистических и расистских, признают право любого человека, который имеет такие же убеждения, присоединиться к ним. И любой негр, любой кавказец, любой якут, любой мусульманин-араб может быть хоть либералом, хоть коммунистом, хоть каким-нибудь христианским демократом. Но никогда не может стать белым расистом или, например, украинским националистом.

— А что, и такие есть? — удивилась Людмила.

— Есть, есть! Ещё как есть! Нам с парочкой таких пришлось на другом континенте сталкиваться! — засмеялась супруга, вспомнив обалдуев из Порто-Франко, у которых мозги, в конце концов, на место всё же встали.