Рус Агишев - Зеленый фронт (СИ)

Последняя фразу, похоже, вообще никто не расслышал.

— Так ладно, давайте спать, — медленно приподнялся старшина. — А то вон и наша рассказчица уже устала! Все спать!

С недовольным бормотанием детишки разошлись по своим шалашам, где спрятались под теплый мамкин бок. Потом стали расходиться остальной народ. Возле костра осталось только игрушка — деревянный Буратино, который оказался никому не нужен. Ну, или почти никому не нужен!

Угли уже подернулись сероватым пеплом; лишь кое-где мелькал красноватый огонек. Темнота со всех сторон обступила бывшее кострище и уже наступала на на угли, грозя и их окутать своим пологом. Под ее покровом из леса вытянулся тоненький пруток, который своим гибким концом ухватился за тельце куклы и быстро утянул ее в темноту.

…Прошло несколько часов. Солнце только начинало подниматься над горизонтом. В лесу царил полумрак. Было сыро и свежо. Повариха, осторожно держа ведра, шагала по тропинке. На такой лагерь было нужно много воды и бойцы, выделенные ей не всегда управлялись к сроку. Поэтому иногда, кода командир не видит, Клавдия сама хватал два здоровенных ведра и бежала к ручью.

Шла она медленно, хотя было совсем не тяжело. Тропинка просто была просто усеяна корневыми узлами, которые змеями пересекали почти каждый ее участок. Видно было еще не очень хорошо, поэтому она внимательно смотрела себе под ноги.

Тук-тук-тук-тук! Раздался глухой ритмичный звук. Было похоже на что-то деревянное, которое стучало друг об друга. Повариха насторожилась и медленно положила ведра. В стороне от тропинки, примерно в паре метров, что-то блестело и дрыгалось.

— Ой! — вскрикнула она, хватаясь за сердце. — Боже ты мой! Ой!

Прямо по траве вышагивал тот самый деревянный человечек. Он смешно подбрасывал вверх ноги, словно они у него были загипсованы и не могли сгибаться в коленках. Все тело при этом дрыгалось, как наэлектризованное.

— А-а-а-а-а-а! — сорвалась на визг Клавдия Степановна. — А-а-а-а-а-а! Вона! Вона!

Ведра полетели в стороны и опрокинулись! Женщина с немыслимой для своих форм и лет скоростью понеслась в лагерь.

— А-а-а-а-а-а! — неслось вслед за ней. — А-а-а-а-а-а!

Бах! Шедшего ей навстречу солдата, несущего уже пустые ведра, просто снесло. Щуплый, еще толком не оправившийся от ранения боец, отлетел в кубарем покатился по траве.

— Ой! Что же это такое?! — никак не могла она успокоиться. — Что же такое! Что же такое?! Боже мой! Боже мой!

Единственным кто ее смог остановить оказался сам командир. Крепко схватив ее за плечи, Голованко сильно тряхнул Клавдию несколько раз. У него это получилось так сильно, что клацнули ее зубы.

— А ну прекратить! — приказал он, строго смотря в ее глаза. — Что за ор в бабьем батальоне?! Молчать! Давай-ка все с толком и с расстановкой…

Через пару минут старшина с непонятным, но нехорошим предчувствием, подумал, что вот и объявился Андрей

Андрей продолжал копаться в себе, пытаясь понять, что же с ним происходит. «Вот был человек, — размышлял он. — Вроде хороший и умный. И вдруг, раз! И не стало человека!». Ни чего не хотелось делать. Все то, что раньше хоть как-то скрашивало его удивительное перемещение, сейчас было ему практически недоступно. Лес мягко давил на него, забирая все больше и больше территории.

«Вот так однажды от меня вообще ничего не останется, — размышлял Андрей, наблюдая за колыханием веток на одном из деревьев. — Пшик! И нету Андрея Ковальских!».

Тут он почувствовал знакомое давление. Лес словно звал его. «Вот думаю я … о себе, о живых и мертвых, о плохом и хорошем, о людях, наконец. И чем больше я копаюсь, тем больше во мне появляется всяких вопросов… Кто мы такие? Те ли мы, люди, кем кажемся? Почему мы поступаем так, а не иначе? Я раз за разом вспоминаю свое прошлое, наблюдаю за своими мыслями, пытаясь понять… Все так сложно и туманно. Сейчас мне ясно лишь одно — в нас, то есть в вас людях, нет потребности следовать законам жизни! Люди абсолютно нелогичны и не последовательны! А главный закон жизни ведь так прост…».

В окружающей их темноте возник крошечный желудь с едва проклюнувшимся росточком. Он был не заметным, зеленым и, казался, совсем невесомым… Солнечные лучи. Капли дождя, щедро подаваемые природой, наполнили его силой и жаждой жизни. Вот из скрюченного состояния он стал медленно выходить, расправляя два небольших листочка в разные стороны. Еще через некоторое время росток стал еще выше и толще, пока наконец не превратился в небольшую веточку — предвестник могучего дуба… «Вот он закон жизни! — зашептал Андрей. — Цель любого движения, независимо от того, вперед или назад, стремление к целесообразности, Каждое движение, каждый шаг живого существа — это последовательный и логичный ответ на окружающую действительность и его внутреннее состояние! Так, маленький росток тянется вверх, потому что это самый эффективный путь!».

Дальше между ними вклинился другой образ. Небольшая группа косуль убегает от волка, который, в конце концов, настигает последнюю — хромую самку. «И это закон жизни — эффективность! Слабое питает сильное, делая его еще более сильным, а тот в свою очередь отдает свою мощь другому… Все живое логично, предсказуемо, эффективно, целесообразно, а главное, понятно! Ты, вы все, другие! Вы похожи на что-то страшное, расползающееся, ничем не объяснимое!».

Вновь все задрожало и появилась другая картина. Здоровенный, лязгающий металлом танк на скорости врезался в бревенчатую избушку и вышел из нее с другой стороны… Потом появилась серая фигура в ненавистной каске. Прикладом карабина, немец с ожесточением долбил по коленопреклонной женской фигурке, пытающейся защитить своего ребенка… Вот уже красноармеец, выскакивая из полузасыпанного блиндажа, втыкает саперную лопатку в голову своему противнику. Через мгновение все сменяется чернотой — густым, иссиня-черным дымом, который клубами валит от небольшого сарая. Из-за плохо прибитых досок вытягиваются тонкие ручонки…

«Но человек… — на секунду Андрей запнулся. — Мы…, они же другие! Совершенно другие! Боже, только сейчас я начинаю понимать, каким же страшным существом является человек! Нас же даже живыми существами назвать нельзя. Живые таким образом не поступают… Все, к чему мы прикасаемся, несет гибель. Любое наше движение, любое наше касание — это еще одна загубленная жизнь, еще одно уничтоженное существо!».

Напряжение постепенно нарастало. Если бы у него было тело, Андрей бы в этот момент наверняка орал от непереносимой внутренней боли. Ему хотелось крепко закрыть уши руками, чтобы все это не слышать. Потом разодрать ногтями свою грудь и, вытащив сердце, растоптать его в пыль. «Боже! — метались его мысли. — Ведь все это правильно! Каждое слово — чистая правда… Все, все, что мы ни делаем, — это какое-то убожество! Но как же так? Это же неправильно!».