Рус Агишев - Зеленый фронт (СИ)

Сельчане, ковылявшие в праздничных одеждах, действительно, несли в руках какие-то корзинки и свертки. Андрею даже показалось, что он почувствовал запах копченной грудинки. «Вот тебе и на! — попытался улыбнуться парень. — Сколько всего случилось, а от запах грудинки-то слюнки по прежнему текут! Значит, жив еще Андрюха!».

Делегация тем временем дошла до поворота и свернула в лес. Девочка, бежавшая впереди всех, ломилась прямо сквозь кусты и, как внезапно понял Андрей, направлялась она к нему. С каждым шагом ее образ становился ему все более знакомым. Наконец, он узнал девочку! «Добралась, значит, до дома! Вот, чертовка, молодец!». Подошедший вслед за ней крепкий старик внезапно бухнул на колени, что явилось знаком и для остальных. Мужики и женщины, старики и старухи, дети встали на колени и странно стали смотреть на дуб.

Андрей сразу же узнал этот взгляд. Зовущий, отчаянный, искавший утешения и надежды, верящий во что-то высшее и нечеловеческое, взгляд молил! «Как мама, — вспомнил он часами стоявшую у икон мать. — Как мама смотрят… Да, что это с ними?!». Ему, хотя и выросшему в религиозной и скрывавшей это семье, было странно видеть такое, да еще в таком, нынешнем его состоянии.

— Значит-ца, пришли мы, — густым басом начал тот самый старик, что первым бухнул на колени. — Ээ… Просить мы хотели.

Вдруг отпихнув его в сторону вперед протиснулся еще более древний дед, тут же заголосивший дурным голосом:

— Батюшки ты наш, родимый! Помоги внучкам своим! Совсем ироды замучали, сил больше нету терпеть! Погибаем, батюшки родные! Погибаем, аки агнцы, отданные на заклание. Батюшки!

Едва он закрыл рот, как вопли подхватили остальные:

— Батюшки родные! Помоги, не оставляй нас иродам на поругание!

Дедок словно безумный непрестанно клал поклоны, что получалось у него просто превосходно — чувствовалась долгая практика. Спина работала как хорошо отрегулированный автомат: позвоночник в бешеном темпе сгибался и разгибался, а голова с хорошо различимым стуком касалась земли.

«Да что же это такое твориться? — ошалело спрашивал себя Андрей, физически ощущая как голова творящего поклоны старика утаптывала землю у его корней. — Они что сошли с ума?».

— Не оставь нас одних! — вновь заголосил дед, прекращая кланяться. — Не оставляй! Защити нас!

Андрею, определенно, это все не нравилось! Какой-то бред! Кланяются, молятся! Ему просто в голову или то, что он считал головой, прийти не могло, что сельчане увидели в его случайной помощи ребенку настоящее божье откровение. Для глубоко верующих людей, знающих о Боге не из книжек сытых проповедников, любое такое событие приобретало оттенок чуда и к нему соответственно относились как к чудесному проявлению божьей силы.

— Дедушка Дуб, — неожиданно раздался тоненький голосок, перебивший завывания взрослых. — Дедушка Дуб, это я Танька!

Листва заинтересованно зашелестела, скрипнули ветки, словно великан просыпался от сна. Андрей смотрел на кроху, доверчиво прикоснувшуюся к морщинистой коре дерева.

— Ты нам поможешь? — она приподнялась на цыпочках и, задрав голову, со слезами всматривалась в листву. — Поможешь, а? Ты же сильный и большой!

Дернувшийся было в этот момент к девочке старик, окаменел. Нижняя ветка дуба, толстая, узловатая с синеватыми проплешинами мха, со скрипом начала опускаться. Через несколько секунд тоненькая веточка с нежными зеленоватыми листочками на конце осторожно коснулась волос девочки и начала медленно гладить ее по голове. Ошеломленные односельчане, разинув рот, наблюдали, как сквозь роскошные длинные волосы раз за разом проходил импровизированный деревянный гребешок.

— Боже мой, — ахнула какая-то бабка, сразу же схватившись за медный крестик. — Ожил, ожил! Дуб ожил… Боже мой! Что же это твориться?

— Ты хороший, — продолжала говорить девочка так, словно успокаивала огромного и страшного пса. — Ты нас любишь и не обидишь нас! Так, ведь?

В ответ дуб тихонько поскрипывал, словно полностью соглашаясь с ней во всех самых мыслимых и немыслимых просьбах. К его первой ветки вскоре присоединилась и вторая, заботливо обхватившая девочку за плечи. Теперь она находилась в настоящем коконе из древесных веток, которые местами ее совершенно скрывали. Андрею было ее очень жалко… «Бедный ребенок, — шептал он. — Чего же еще с тобой случилось? Кто тебя обидел, моя маленькая кроха?».

— Ладно, панове, видно Боженька нас услышал, — тихим голосом проговорил Степан, с трепетом смотря на улыбающуюся девочку. — Воно она как вышло… Значит-ца, грешники мы с вами большие, а дитя, вон, невинное. Бог, он то все видит и все знает! Давайте, бабы, кладите, что принесли под дерево и пойдем отсюда!

Несколько женщин, с испугом поглядывая на раскинувшееся дерево, положили у его корней принесенные свертки и корзинки, коих набралось приличная горка.

— Ну вот и все! — пробормотал староста, приподнимаясь с колен и помогая подняться закрасневшему дедку. — Оставим девчонку… Пусть поговорят… Вот оно как случилось! Ну помогай нам Бог!

Курт в очередной раз посмотрел на часы. Большие с четкими цифрами, покрытыми светящимся в темноте составом, они показывали ровно десять часов, что было совершенно немыслимо.

— Проклятье! — со всей дури хлопнул он дверью, показываясь на крыльце. — Русские свиньи! Не хотите по хорошему?! Да?! Хорошо! Сделаем тогда по моему! По машинам! Пришло время поразмяться! Навестим этих ублюдков.

Сонное царство, царившее во дворе, в мгновении ока преобразилось.

— Быстрее, быстрее, по машинам! — раздавался бешеный вопль унтер-офицера из окна. — Что это за вид? Фриц, ты забыл, кто мы? Бегом! Бегом, зададим им перцу!

До села они добрались за несколько часов, что изрядно не понравилось Курту и ввергло его в еще более отвратительное настроение.

— Оцепить село! — сквозь губы приказа он, направляясь к дому старосты. — Всех впускать и ни кого не выпускать! Обыскать каждый дом, каждый сарай! Выгнать всех на площадь! Выполнять!

Оба унтер-офицера, как хорошо выдрессированные псы, быстро скрылись из виду. И началось… Громкая лающая речь, выстрелы, лай собак — все это было густо замешано на женских криках и слезах, тычках и кровавых соплях. Все было максимально эффективно — быстро и жестко! Двое держали под прицелом окна и дверь дома, а третий вышибал дверь и выпускал в потолок очередь из автомата. Если оттуда не раздавались жалобные вопли и никто не выбегал, то в дом летела граната, а то две.

Курт Штеффель подошел к площади в тот самый момент, когда из дальних домов показались первые сельчане. Растрепанные женщины, плачущие дети, плетущиеся старики и старухи… А за их спинами медленно поднимался дым, хороня тех, кто не захотел или не смог выйти на улицу.