Максим Субботин - Сердце зимы

Спит она с ним, что ли, размышлял Шиалистан, разглядывая безоблачное небо над Иштаром.

А рхельцу хотелось ветра, бури и проливного дождя. Что за напасть, куда ни глянь – всюду по швам трещит. Шиалистан хотел было сорвать злость на рабыне, что беззвучно подошла сзади, будто безликая бесцветная тень, но сдержался. Женщина протянула кубок с терпким вином – Шиалистан так озадачился дурными известиями, что забыл, как просил подать ему хмельного.

– Погоди, – задержал он ее, когда рабыня так же тихо собралась покинуть покои господина. – Отнесешь письмо Кеджи.

Шиалистан вернулся в покои, отставил кубок. Рабыня пошла следом. Он чиркнул несколько строк на пергаменте, свернул его и терпеливо выплавил несколько капель сургуча. Оставив оттиск перстня, передал послание женщине. Та ловко спрятала его в широком рукаве, поклонилась и исчезла, не нарушив тишины.

Дожидаясь, пока явится Кеджи, Шиалистан велел позвать к себе двух. Они явились вскорости: престарелый сухой хронолог Гиршет с распухшим старым томом в руках и Живии – единственная женщина среди приближенных регента.

Живии Орис-Фарован было около двадцати пяти лет, десяток из которых женщина провела с мечом в руке. Судьба ее была незавидна: некогда славный род воинов оборонял границы Рхеля, верой и клинком служил своему государству и всегда сдерживал натиски дасирийцев. Говорили, будто Орис-Фарованы хвалились, что кровь их идет от Перворожденных шаймерцев. Так ли это – никто не знал наверняка. Живии не любила говорить о своих предках с тех самых пор, как очередная война с Дасирийской империей разом лишила ее и дома, и семьи.

Никто не выстоял в том сражении, пали отец и братья. Даже мать и младшую сестру нашли изрубленными. Живии тогда вошла в самую пору юности, и ее «пощадили»: бросили животом на родительское ложе, привязали по рукам и ногам к резным столбикам балдахина, и всякий, кто хотел, мог огулять молодую дворянку. Девушку спасли подоспевшие рхельские войска.

Восемь месяцев, пока росло ее чрево, она молчала. Не проронила ни звука, даже когда разродилась двумя близнецами. Живии заговорила, только когда собственноручно свернула шеи обоим, еще до того как жрецы обрезали пуповины. Кричала, стонала и убивала. По законам Рхеля, за детоубийство грозил костер, но последнюю из Орис-Фарован пощадили.

С тех пор Живии всегда коротко стригла волосы, носила доспех, заслужила славу даже среди воинов-мужчин и сражалась так, будто каждый раз шла на верную смерть. Воины говорили, что она ищет погибель в бою, но богам угодно мучить ее жизнью: ни меч не берет, ни стрела.

Именно Ракел настоял, чтобы племянник взял Живии ко двору. Женщина противилась, плевалась, грозила пускать кишки каждому дасирийцу до тех пор, пока сможет держать клинок. Для Шиалистана так и осталось загадкой, каким посулами и словами дядя уговорил воительницу умерить пыл, но Живии отправилась в Иштар и больше не роптала. При дворе ее побаивались – женщины называли Черной девой, а мужчины молчаливо пускали вслед рхельке ненавидящие взгляды и пожелания поскорее издохнуть.

Но, несмотря на погубленную женственность и неразвитую грудь, Живии оставалась молодой женщиной – высокой, подтянутой, с ясным взглядом карих глаз и благородным профилем. И сейчас, когда она переступила порог покоев своего господина следом за стариком, Шиалистан невольно залюбовался ею. Начищенный нагрудник блестел, точно новая монета, кольчужная юбка ладно обнимала бедра и ноги до самых колен. Женщина единственная из окружения Шиалистана не переняла его моду и не сменила своего черного одеяния на белые одежды. Накидка из тяжелой черной же ткани держалась на плечах застежками-галками. Каштановые волосы были слишком короткими, но даже их кончики завивались в память о былых кудрях.

Старик с прищуром посмотрел на регента, кое-как поклонился. Шиалистан не стал его останавливать, церемонясь из-за старческой немощи. Гиршет был прыток, где нужно, а где не нужно, стонал так, будто сами харсты тянул его за руку в мертвую обитель.

«Никогда не давай своим подданным права думать, что они могут не отбивать поклоны и пренебрегать почестями, – наставлял дед, – а то они начнут забывать, как оно – гнуть спину перед своим господином».

Живии поклонилась следом, дождалась, пока Шиалистан предложит им сесть, и помогла старику советнику устроиться на широком стуле у стола. Тот рассыпался благодарностями, а от Шиалистана не укрылось, как загорался взгляд женщины, когда старик величал ее «деточкой».

– Я прихватил книгу, господин, как ты и велел, – сказал Гиршет и бухнул о столешницу тяжелым фолиантом, который принес с собой. – Если тебе будет угодно, могу я полюбопытствовать, какая в ней нужда?

Шиалистан сложил пальцы клином, подпер ими подбородок, разглядывая засаленные и потертые страницы. Черная кожа переплетала обложку, янтарь и золотые лозы украшали верх. Регент знал, что внутри, знал, о чем рассказывают старинные рукописные страницы, тщательно выписанные несколькими придворными хронологами. Их рука запечатлела историю императорского рода с тех самых пор, как на трон сел Герам Великий.

Кропотливый труд.

И он собирался им воспользоваться.

– Я хотел бы прежде справиться о здоровье твоей дочери, хронолог. – Шиалистан улыбнулся старику самым безобидным образом.

– О, благодаря твоему светлому распоряжению, господин, она отбыла нынче на лечебные грязи в Рхель. – Хронолог лепетал, точно младенец. Даже пустил скупую слезу.

Шиалистан всегда любил представления и любил тех, кто умеет кривляться ему на потеху. Но сейчас вопрос был задан с другой целью. Гиршет, вероятно, тоже понял вложенный в простую любезность намек: он тут же раскрыл книгу, достал из кармана коричневой мантии увеличительное стекло – бесценную вещицу, единственное настоящее творение родом из пустыни, которой стала Шаймерия. Шиалистан знал, что второго такого нет.

Гиршет был обязан Шиалистану всем: своей жизнью и возможностью доживать старость во дворце, жизнью своей прыщавой дочери, что уже который год никак не могла понести. А еще тем, что регент пристроил нескольких его внуков от старшего сына. Парни оказались совершенными бестолочами, но зато боги не пожалели на них роста и мяса на костях. А регент любил держать в своей страже именно таких: покорных псов, знающих лишь голос своего господина, готовых разорвать всякого по велению хозяйской руки.

С той поры хронолог кормился с регентской ладони. Старческая немощь пощадила разум Гиршета, и он знал: случись что, пойдет следом за Шиалистаном. Поэтому добровольно перешел на сторону регента, без оглядки на совесть разменяв интересы Дасирии на рхельские краты и дмейры.