Савин Влад - Алеет восток

— Позвольте представиться — Лазарева Анна Петровна, инструктор ЦК ВКП(б), работаю в отделе идеологии и пропаганды. В мои служебные обязанности входит и работа с интеллектуальной элитой нашей страны. Именно поэтому я и присутствовала на вашем допросе, Анна Андреевна — мне надо было понять, что Вы за человек, как с Вами говорить, и имеет ли смысл это делать вообще. И если с Львом Николаевичем ситуация более или менее понятна, то Вы для меня, после прочтения вашего дела, оставались 'терра инкогнита'.

— Позвольте поинтересоваться, за что мне такая честь? — сухо спрашивает Лев Николаевич.

— Во-первых, потому, что Вы, несмотря на все сложности, имевшие место быть в Ваших отношениях с Советской властью, пошли добровольцем на фронт, честно и храбро отвоевав на 'Куйбышеве'. Что показывает, судьба страны для Вас важнее, чем недовольство властью. Конечно, тогда Вы не могли знать историю, случившуюся с генералом Деникиным — но мотив и у Вас, и у него явно был один.

— Я не знаю этой истории, Анна Петровна — Гумилев был явно заинтригован — не могли бы Вы ее рассказать?

— Охотно, Лев Николаевич — боковым зрением отслеживаю реакцию остальных: Анна Андреевна смотрит на меня с интересом, постепенно пересиливающим неприязнь; прозаик с дивана смотрит, скорее, с любопытством; его дочка — с откровенной ненавистью! Ну, ее мнение лично меня меньше всего волнует!

— История простая — весной 1943 года к генерал-лейтенанту Деникину пришли гости и увидели на стене его гостиной карту, на которой красными флажками было отмечено продвижение Красной Армии. И спросили, Антон Иванович, Вы же воевали с большевиками не на жизнь, а на смерть?! На что Деникин ответил — это наша, Русская Армия! ( прим. — история реальная — В.С. ). И как вы знаете, Деникин, как и многие другие бывшие «белые», сделали выбор в пользу настоящего и будущего, приняв советское гражданство. Позволю себе заметить, что страна тоже сделала такой выбор — прошлое не забыто, но нельзя жить прошлым, поэтому избрано было будущее.

Во-вторых, Лев Николаевич, вспомните, Полярный, октябрь сорок третьего, матросский клуб — и рукопись, что вам тогда вручили (ой, там кажется, на машинке было отпечатано — но как еще назвать?). Так получилось, что человека, написавшего это, и еще многое другое, материалы мы вам можем дать — сейчас нет с нами. Но есть мнение, что именно вы можете продолжить его дело, очень важное для советской науки. Поэтому мы следили за вашей судьбой, одёргивали недоброжелателей, ставивших вам в вину происхождение и непонимание марксизма. Ваши нынешние сложности, Лев Николаевич, вызваны вами же — при всем моем, поверьте, искреннем и глубоком уважении к Вашему таланту, я вынуждена согласиться с учёным советом института: нельзя в научных спорах переходить на личности и проявлять такую нетерпимость к чужому мнению! Вы сами сумели поссориться со многими коллегами, в том числе уважаемыми учёными и даже со своим научным руководителем. И остановились в развитии, изучили таджикский язык и успокоились. Для сотрудника института востоковедения этого явно недостаточно. Лично я, хоть университет не закончила из-за войны, свободно говорю по-немецки, по-английски, по-итальянски. Но не беспокойтесь — кстати, поздравляю вас с защитой кандидатской. И заверяю, что когда вы докторскую решите защитить, по интересующей нас и вас теме, полная поддержка с нашей стороны Вам будет обеспечена — стипендия, доступ к архивам, и еще материалы от того же автора (ох, знал бы Лев Николаевич, что это все он сам напишет, через десять, двадцать, тридцать лет!). Будете трудится, станете и профессором…

— Анна Петровна, что-то я понять не могу — недоверчиво произнес Гумилев — вы что, всерьез готовы помочь продвинуться к вершинам научной карьеры откровенному врагу, оспаривающему основу Советской власти, ее эгалитарность?

— Лев Николаевич, а вы уверены, что ваши воззрения настолько несовместимы с принципами Советской власти?.

— Вы говорите загадками, Анна Петровна — Гумилев уже 'включился' на меня — теперь он был готов к серьезному разговору.

— Ваши прошлые сложности были вызваны высказыванием, что решать должны не массы, а узкий круг элиты? — спросила я.

— Не дословно так, но смысл Вы передали верно — согласился Лев Николаевич.

— С Вашего разрешения, давайте сначала определимся, что есть 'элита', в дословном переводе с греческого, 'лучшая часть' — вы с этим согласны? Тогда следующий вопрос — должна ли элита быть замкнутой корпорацией, подобно титулованному европейскому дворянству, или принадлежность к элите определяется личными заслугами человека?

Вот научилась у Пономаренко — простой психологический прием «настрой на согласие» — намеренно ставить вопрос так, чтобы собеседник не мог не согласиться!

— Второе! — уверенно сказал Гумилев — хотя бы потому, что замкнутая корпорация, не имеющая притока 'свежей крови', неизбежно выродится.

— В таком случае, скажите, должна ли элита быть малочисленной кастой, чем-то вроде жрецов Древнего Египта, или чем многочисленнее она, разумеется, без потери качества, тем лучше для страны и народа? — продолжала я разговор, чувствуя себя библейским змеем-искусителем.

— Второе, без сомнения — уверенно ответил Гумилев.

— Но тогда выходит, что — тут я — начала «подсекать рыбку» — во-первых, в любом обществе должна быть элита, которая является лучшей его частью. Второе — должны быть эффективно действующие 'социальные лифты', благодаря которым умные, смелые, патриотичные люди будут продвигаться к вершинам власти. Третье — поскольку единственным способом взрастить максимальное количество талантов при равной численности населения является повышение среднего уровня образования и культуры, во всех смыслах, то ключевым моментом во взращивании элиты является повышение этого среднего уровня.

Надо было видеть, какими глазами смотрел на меня Лев Николаевич — честное слово, на мгновение я почувствовала себя неловко.

— Вы правы, Анна Петровна — медленно, очень медленно сказал он.

— А теперь сопоставим ключевое условие взращивания элиты с высказыванием Ленина о том, что 'Советская власть должна создать такие условия образования и воспитания, чтобы каждая кухарка могла, при необходимости, квалифицированно вмешиваться в дела государственного управления' — я нанесла 'удар милосердия'.

— Вы просто иезуитка! — вскрикнула Поэтесса.

— Почему, Анна Андреевна? — спросила я, мысленно поздравив себя с тем, что Поэтесса не знала принципа 'Непроницаемо только молчание'.

— Вы — искушаете людей исполнением их самых желаний!

— Вы сомневаетесь, что мы выполним то, что обещали?

— Это еще подлее! — Анна Андреевна явно была выбита из равновесия — взять свое, истинное, по праву, и из рук дьявола?