Савин Влад - Алеет восток

— Так задача состоит в восстановлении общего восприятия нашей Родины как высшей ценности? — уточнила я.

— Именно так — кивнул мой муж — в нашей истории товарищ Сталин после войны начал кампанию по борьбе с низкопоклонством перед Западом, она была свернута после его смерти; да и вроде, особых успехов, фактических, а не формальных, достичь не удалось. Подозреваю, что их и невозможно было достичь кавалерийским наскоком — переломить сложившуюся за два с половиной столетия традицию быстро никак нельзя. А только посредством другой традиции, и, никак иначе!

— Так ведь у нас всячески поощряется патриотизм в искусстве! — воскликнула я — хорошие, правильные книги, фильмы, музыка! Про Ушакова, Суворова сняли, про подвиг «Варяга», и за книгу «Порт-Артур» Степанов Сталинскую премию получил. А про минувшую войну уже сколько, а будет еще… И про послевоенное — вот только не пойму, чем товарищу Сталину «Высота» не понравилась, что он так и не позволил на экран выпустить, велел переделать? С формулировкой, «у вас ходячие плакаты вышли, говорящие исключительно лозунгами, вместо живых людей». А сценарий переписали, так резолюция, «а теперь сплошная чернуха, чему этот фильм учить будет — матом ругаться, водку пить, и с девушками грубо обращаться?». Уж проще тогда было в оригинале показать — так Пономаренко мне сказал, что решено было на этом примере сделать эксперимент, вот сможем сами по той же идее и лучше? А пока — не вышло никак!

— Я несколько иное имел в виду — ответил Михаил Петрович — вот ты рассказывала, что на досуге столько нашей фантастики прочла. А скажи, что общего у разных авторов, пишущих в жанре альтернативной истории?

Я задумалась — авторы были весьма разными и по стилю, и по уровню добротности своих произведений, и по своим взглядам. Но мой Адмирал умел задавать интересные вопросы — так что же общего может быть у несомненно «белых» Лысака и Звягинцева (ох, как я и смеялась, и плеваться хотелось, читая про идеализированный белый Крым, или Троцкого-государственника!), и столь же явно «красных» Конюшевского и Буркатовского? А ведь понятно!

— Они все, патриоты России! — выдохнула я — что монархист Злотников, что сталинист Конюшевский совершенно солидарны в главном — наша Родина, наш народ лучше всех! У них у всех это ключевой момент во всех книгах!

— Именно так, Аня, ты совершенно права — согласился Михаил Петрович — но есть еще одно, что ты упустила. Они все — не профессиональные писатели. Офицер внутренних войск Злотников, капитан дальнего плавания Лысак, врач Звягинцев, инженер-буровик Михеев, учитель химии Коротин, промышленный альпинист Конюшевский — кто угодно, но ни одного члена Союза Писателей. И это началось где-то с середины-конца девяностых — профессиональные писатели «выкорчевывали из себя совок», отказывали России в праве на что-то большее, чем придаток Запада, а любители литературного творчества формулировали в своих книгах национальную идею «Мы — лучшие в мире, лучшие во всем! И мы обязательно возродим нашу страну! Тем, кто встанет у нас на пути, не позавидуют даже грешники в адских котлах!».

А поскольку у нас был капитализм, то читатель покупал то, что ему было интересно, а не то, что всячески поддерживала ненавидимая большинством власть. И частное книгоиздательство издавало авторов, которых будут покупать — а не тех, которых нельзя продать. Поэтому бывшие члены Союза Писателей, ставшие профессиональными антикоммунистами и русофобами, практически перестали издаваться — они не были нужны; а любители-патриоты как раз заполнили своими книгами полки в магазинах и домашних библиотеках.

Причем официальные писатели, за редкими исключениями, стали неинтересны народу отнюдь не в 90-е годы! Я слышал от отца, что и в 70-е, и в 80-е годы книжные магазины были буквально завалены книгами официозных авторов, которые никто не брал и их продавали «в нагрузку» к Пикулю или Дюма, чтобы магазин мог выполнить план по продажам. И это в то время, когда люди буквально охотились за хорошими книгами, переплачивая книжным спекулянтам по две-три цены.

— Ты хочешь сказать, что этот процесс следует запустить уже в наше время — утвердительно сказала я, прикидывая открывающиеся возможности.

— Да — согласился Михаил Петрович — надо прекратить попытки купить лояльность всей этой антисоветской и антирусской богемы, поскольку прав наш народ, «как волка не корми, он все в лес глядит». Да и не купишь настоящую верность за деньги и привилегии! А вот если вся эта публика станет из уважаемых и обеспеченных — нищими, никому не интересными маргиналами, «варящимися в собственном соку» — и, на контрасте, рядом будут известные и уважаемые, зарабатывающие большие деньги своим литературным трудом Злотниковы и Михеевы нашего времени, наверняка ведь есть такие, просто сейчас у них нет никаких возможностей издаться, вот это будет для богемы куда страшнее, чем любые административные меры по борьбе с тунеядством. Что, при толковом проведении данной операции, станет смертельным ударом по западничеству в нашей стране, поскольку формулировать идеологию для народа будут настоящие патриоты — не станет раскола между официальной идеологией, в верности которой клялись на собраниях и митингах, и реальным неверием в нее, надо сказать, обоснованным — слишком уж расходились слова и дела. А постепенно так и ликвидируем раскол между народом и его получившей высшее образование частью, называемой интеллигенцией.

— А как делать практически? — спросила я.

— До Интернета, в советское время были литературные кружки, клубы любителей фантастики — наверно, изначально надо опираться на них — задумчиво ответил муж — ну, а как это сделать технически, не представляю — я все же моряк, а не министр культуры.

— Спасибо, Миша — я поблагодарила мужа. Затем мы поцеловались, ну а что было дальше, публике неинтересно.

Через месяц, проработав технические и организационные моменты, я докладывала товарищу Сталину.

— Очень хорошо, товарищ Лазарева — одобрил он меня — как Вы считаете, почему я в свое время потратил столько времени и сил на организацию всех этих Союзов — писателей, кинематографистов, художников? Или Вы думаете, что товарищ Сталин не знает им настоящую цену?

Я задумалась — конечно, я знала бессмертное высказывание, «других писателей у нас для Вас нет!», но и без того я понимала, что товарищ Сталин и иллюзии по поводу нашей творческой интеллигенции существуют, говоря языком геометрии, в непересекающихся плоскостях.

— Тогда все висело на волоске — твердо сказала я, глядя Вождю в глаза — и надо было обеспечить приемлемый уровень контроля за всей этой публикой — в противном случае, вал антисоветской пропаганды мог стать той самой 'последней соломинкой'.