ФЭНТЕЗИ-2007

— Но ты ж их вслух не читаешь?

— Не читаю, — грустно согласился псоглавец. — Голос у меня для стихов скверный. Зато выть умею мастерски. Душевно. Показать?

— Не надо! — поспешил упредить псоглавца скороход. — Лекари браниться станут. Скажут: что это вы, как на покойника…

— Ладно, не буду. А этот… Выкарабкается. Есть в нем что-то наше… Даром что смурной.

Виц-барон, ничуть не убежденный словами псоглавца, с сомнением покачал головой и взялся за кувшин.

Идти было трудно. Левую икру прихватывала судорога, но он с упрямством механизма двигался по тропинке, налегая на крепкую трость. Если б еще не дрожь в руках… Тело самовольничало: каждая часть — со своими причудами, и неизвестно, что вздумает заартачиться в следующий момент.

Он справится. Это пройдет. Когда-нибудь пройдет.

Он ни о чем не жалеет. Что сделано — то оплачено.

Все честно.

Джеймс добрался до подножия утеса, где любил проводить свободное время. Досуга у него теперь имелось с избытком. Присев на замшелый камень, он достал томик стихов аль-Самеди — подарок Азиз-бея. С книгой он практически не расставался, выучив чеканные строки наизусть.

Особенно часто вспоминалась «Касыда об Источнике Жизни».

— Скалясь с облучка кареты, что ж вы, годы, так свирепы?

На таком, как я, одре бы не лететь, плестись шажком — Сбит стрелою пестрый стрепет, смолк травы душистый лепет, Смутен жизни робкий трепет, хрупок прах под каблуком…

— Хрупок прах под каблуком, — повторил Джеймс. И некоторое время сидел молча.

Смеркалось. Ветер шелестел в соснах. Вдали, над Старыми Ботоцами, копился закат, похожий на кубок из оникса с нелепым пятном-кровоподтеком. Наконец Джеймс поднялся и отправился дальше, к Шегетскому озеру. Девятьсот тридцать семь шагов от дома до утеса. На сто восемьдесят шагов больше — от утеса до кромки воды. Два раза каждый день, утром и вечером. Ему нужно больше двигаться. Разминать ноги, заставлять работать непослушные мышцы — что бы там ни говорили лекари.

Мастер Фортунат, навещавший его в прошлом месяце, того же мнения.

Операция прошла тяжело, возникли серьезные осложнения. Венатор его предупреждал. Что ж, опасения мага в значительной степени оправдались. Но могло быть хуже. Еще хуже. Он, по крайней мере, остался жив, не сошел с ума и способен ходить.

И по спине не бегают мурашки.

— От тоски неясной млею, как овца худая, блею, Сам себя, дурак, жалею, сам себя гоню бегом, Сам болезнями болею, сам в гробу тихонько тлею, Белыми костьми белею… Сам — и другом, и врагом…

Первый десяток шагов, как обычно, дался с трудом. Дальше дело пошло легче. Джеймс поймал ритм ходьбы и перестал смотреть под ноги, опасаясь споткнуться и упасть.

Когда нет необходимости пялиться в землю, кажется, что день прожит не зря.

Нерукотворный обелиск утеса нависал над вершинами сосен и буков. Блики закатного солнца играли на сколах. Ближе к подножию утес покрывали заросли лещины и бересклета, выше растительность редела, сходя на нет. Лишь бесформенные наросты лишайников, желтых и серых, цеплялись за голый камень.

У вершины сдавались и они.

Сюда стоило бы пригласить Кемаля, племянника Азиз-бея, для работы над пейзажем. Дикая мощь утеса. Кругом волнуется море темной зелени, разорванное вспышками пурпура и янтаря. Облака наливаются алыми прожилками. А внизу, за восточным склоном, шумит горная речка.

Беснуясь в теснине, поток грохотал, пенился бурунами, белыми от ярости, — но сюда долетал лишь отдаленный гул.

Надо идти.

Это полезно.

Это необходимо — идти.

— Сам — и птицей, и стрелою, и пожаром, и золою, Долей доброю и злою, желтой осенью жнивья, Сам — и нитью, и иглою, легкой стружкой под пилою, Круглым блюдом с пастилою и изюмом по краям.

Что же, все мои невзгоды — тоже я?

Капризы моды

Или шалости природы…

— Скоро ночь, — сказали за спиной. — Время ложиться спать.

Джеймс обернулся.

Она почти не изменилась за это время. Гибкая, словно хлыст, занесенный для удара. Кожа на высоких скулах натянулась до пергаментного блеска. Щеки запали, как если бы Вуча питалась от случая к случаю. На подбородке — косой шрам. И глаза — тусклые, бесстрастные, вылитые из бронзы.

Лицо дамы со шпагой было женским, не похожим на рябой лик Лысого Гения. Но эти бронзовые глаза ясно говорили, какая цель привела Вучу Эстевен в Ботоцкие горы. Глаза — и неподвижность. Так стоять, не двигая ни единым мускулом, может лишь очень быстрый и очень опасный человек, который для себя уже все решил заранее.

— Оно того стоило? — спросила маэстро.

— Не знаю, — ответил Джеймс.

— Я долго искала тебя. Потом вышла на след, но у меня возникли проблемы, — она криво дернула уголком рта. Наверное, это означало улыбку. — Теперь проблемы ненадолго отступили, и вот я здесь. Сейчас я убью тебя.

— Хорошо, — согласился Джеймс. — Убивай.

Болела спина. В крестце с утра поселился огненный живчик. Правое запястье ныло, как если бы вчера он полдня фехтовал тяжелой рапирой. Но рапиры Джеймс не держал в руках давно. Запястье ныло просто так. И колени подгибались просто так.

Не от страха.

Вуча не сдвинулась с места. Через плечо она носила кожаную сумку. Вряд ли требовалось объяснять, что за статуэтка лежит на дне сумки, укрыта от постороннего взгляда. На плечи дамы со шпагой осыпалась старая желтая хвоя. Ветер, подталкивая в спину, приглашал сделать шаг вперед, но она медлила.

— У меня нет к тебе ненависти. Ненависть — лишний груз. Что сделано, то оплачено. Должно быть оплачено. Ты сломал мою жизнь. Я жила скверно, но другой жизни мне не дали. А ты пришел и сломал. Теперь я сломаю твою жизнь. И будем квиты.

— Баш на баш? — спросил Джеймс.

— Да. И все-таки мне хотелось бы понять: оно того стоило? Я смотрю на тебя, немощного калеку, и недоумеваю. Разве трудно было пройти мимо? Трудно, да?

— Трудно. Ты даже не представляешь, как трудно.

— Ладно. Раз ты не хочешь отвечать…

Она извлекла шпагу из ножен, держа ее острием к земле. На расстоянии ладони от гибельного острия полз муравей: черный трудяга, равнодушный к вопросам жизни и смерти.

Чужой жизни и чужой смерти.

— Время умирать, — сказала Вуча Эстевен.

— Да, — кивнул Джеймс Ривердейл. — Только не думай, что ты убьешь меня сейчас. Сейчас ты всего лишь закончишь дело. Ты убила меня там, в Бадандене. Ты просто не знала, что убила меня.

— Тянешь время?

— Нет. Говорю правду. Ты убила меня своим правильным, своим отвратительным «баш на баш». Я поверил — и погиб. Что сделано, то оплачено, воздастся по заслугам, бесплатный сыр бывает лишь в мышеловках… Все это прикончило меня верней твоей шпаги.

Огненный живчик в крестце шевельнулся, брызжа кусачими искрами, и Джеймс застонал от боли. Хотелось упасть — на колени, на четвереньки, лечь плашмя! — но живчик мешал, вынуждая стоять прямо.