Фарход Хабибов - Дивизия особого назначения. Пограничники бывшими не бывают!

Я перебиваю. Уже расслабившись и с чувством интеллектуального превосходства:

– Ну, ругаться я на многих языках могу. Есть у меня такая привычка.

Ну, и начинаю прямо на месте читать лекцию от всесоюзного общества «Знание». И про «Бранденбург» ему, все, что знал, вкратце выложил, и про РОА, Туркестанский и другие легионы (которых еще нет), и про эсэсовцев-тибетцев (а были ли вообще такие в реале?), и еще какую-то хрень в том же роде. Все равно проверить он сейчас не сможет. а потом вряд ли и вспомнит, не до того ему будет, если еще жив останется.

Тот аж рот раскрыл:

– Ничего себе! Любимов, а ты откуда это все знаешь?

Пришлось выкручиваться (аблакат же), пользуясь тем, что у нас уже почти полгода разное начальство:

– Так приказ был по погранвойскам. Еще перед войной. Доводили, предупреждали.

– Вот же! – возмутился Елисеев. – А нам ни хрена такого не собщали! Даже странно. У Цанавы [94]с этим строго…

– Может, и сообщали, но не по всем отделам, – успокоил я Елисеева, – у нас ведь тоже только командирам, да и то не всем. Ты лучше скажи, как здесь оказался и что дальше делать думаешь? Или это секретно?

– Да какие, к чертям, секреты! Архив брестского НГКБ, НКВД и обкома партии вывозили. Я сам из Минска, в командировке был. Вот на меня поручение и навесили, мол, по пути все равно. Дали две машины, четырех энкавэдэшников и четверых милиционеров. По пути присоединились к колонне мехкорпуса. Думали, с ними идти. А они приказ получили разворачиваться и обратно идти. Хотели с ними дойти до Кобрина, а тут эти налетели. Грузовики с архивами сожгли. Колонну тоже. Кто жив остался, те и со мной. Тут, кроме меня, два милиционера из тех, которые со мной из Бреста выезжали, остальные – из остатков двух танковых и двух стрелковых рот, что в колонне шли.

– Так это когда здесь все было?

– Двадцать второго вечером. Мы тут чего задержались – решили, что ребят надо похоронить. А их много. В первый день много не успели, да и прятались сначала. Да и ночевали далековато – километрах в полутора отсюда, ближе просто невозможно. А потом тела разлагаться начали, долго не потаскаешь, никто не выдержит. Все равно так бросать нельзя было! Это же все – наши люди лежат, советские! Вот и провозились столько. Очередных закопали, выходим к дороге, а тут вы в немецкой форме возитесь, по машинам шаритесь. И всего трое. Ну, и не сдержались, решили за наших отомстить… С похоронами-то поможете?

Эх, лейтенант-лейтенант! Не знаешь ты (а я только теоретически), сколько за эту войну погибших просто так еще брошено будет! И хорошо, что не знаешь. Если сейчас такое сказать, не поймет ведь. И правильно сделает.

Как ни протестовала вся моя внутренняя сущность против долгой возни с разложившимися телами, но не согласиться я не мог. Пока есть возможность, надо хоронить. Нельзя, чтобы наши вот так вот валялись. Неправильно это! А вонь эту как-нибудь перетерпим. Вот только боюсь, что и сами пропитаемся так, что не отстираться. Придется новую одежку подыскивать.

Хорошо, что Ивашин с собой народу аж три десятка привел! Так что с похоронами оставшихся бойцов и командиров мы часам к пяти управились. Лопаты-то были, и даже больше, чем требуется, – в одной из машин целая груда нашлась.

А Чумак все это время с техникой ковырялся. Не один, конечно, в помощь ему еще четверых выделили. Ну, и Ивашин с ними, как без него.

Так что, когда мы, похоронив последних, кого нашли, вернулись к дороге, Ивашин уже тут как тут и докладывает:

– Товарищ старший лейтенант, по результатам предварительного осмотра техники: один «КВ» исправен, ему надо только гусеницу приладить на место, еще один тоже почти годен, но слабоват, повредили его немного, двадцать восьмой тоже гож, но у него проблемы с коробкой, может и встать.

– Ну, сколько сможем, столько сможем, пока в лес его отведите и замаскируйте, а второй «КВ» никак?

– Ну, он, если постараться, еще сможет и ехать, и стрелять, только башню заклинило и, возможно, фрикционы пожгли, проверять еще надо. Но можно пока на сцепку взять.

– Тогда этот шкаф-гардероб тоже пока в лес и замаскировать, пусть стоит, запас карман не дестабилизирует.

Наши ребята начали грузить в машины все, что могло бы нам пригодиться, а Ивашин с пятеркой танкистов продолжили возню с танками.

А Елисеев, сделав жутко таинственное лицо, отозвал меня в сторону, типа побалакать тетатетно. Отошли.

– Ну, что у тебя за секреты под грифом ОГВ?

– Именно, что секреты, и именно, что Особой Государственной важности! Любимов, я не шучу, мне сейчас совершенно не до шуток! Да твою ж мать! Был бы у меня какой-то выбор, я бы тебе хрен чего сказал! Так что можешь не раздуваться от гордости за высокое доверие. Так ты слушать будешь или нет?!

– А куда я на хрен денусь с подводной лодки?!

– Какой еще лодки? – Елисеев опешил.

– Да ни с какой! Присказка такая (господи, они тут что, самых простых шуток еще не слыхали?!), потому что тем, кто на подводной лодке в плавании, из нее никуда не выйти, хоть тресни, хоть лопни! Понял?

– А-а-а…

– Слушай, старлей, тут с нами еще один человечек. Мы должны его доставить к нашим, не дай бог в плен попадет, знаешь, сколько визгу немецкого будет? Да и для нас такое может очень нехорошим обернуться. Для всей страны.

– Ясно. Ты только тогда больше никому не говори, что с вами генерал, переодень его в красноармейца или в командира, и молчок. Я ж уже говорил тебе про кодлу засранцев-засланцев, эти упырьки, похоже, как раз твоего генерала тут и искали, видимо, какая-то сука из Кобрина к немцем перешла и все выложила, понимаешь? Они нам шестерых бойцов стоили.

– Любимов! – Елисеев явно слегка охренел. – Какой, к лешему, генерал?! С чего ты взял?

Тут слегка опешил уже я:

– Как какой? Советский…

Елисеев перебил мои излияния:

– Ты бы выслушал поначалу, а потом плел. Во-первых: никакого генерала с нами нет и не было! Во-вторых: никто из Кобрина не мог про нашего объекта ничего никому рассказать, потому как не мог ничего об этом знать. Понимаешь, Любимов, товарищи из Брестского управления никому об этом не сообщали, даже в Москву не успели, и уж тем более не трепались по соседям.

– А кто ж это тогда? Разведчик наш, что ли, с той стороны пришел?

– Нет… – Елисеев помялся, – тут, понимаешь, так вот просто и не объяснить… Тут показывать надо… Короче: пошли, там все поймешь.

Мы двинулись по кочкам через болотце. Впрочем, какое там болотце! Было болотце, скорее всего, не особо топкое. Только жара первых недель лета напрочь почти его высушила. Хоть я и старался ступать только на травянистые кочки, но, даже когда оступался, ничего неприятно-болотного со мной не происходило. Под сапогами ничего даже и не хлюпнуло ни разу. Елисеев шел чуть правее, по ходу объясняя ситуацию: