Фарход Хабибов - Дивизия особого назначения. Пограничники бывшими не бывают!

– Это как, Иван Анисимович, записать в списки РККА, что ли?

– Нет, Любимов, типа повязать кровью, что ли.

– Так мы уже, – говорю я и передаю полковнику пачку фото расстрела непримиримых нациков, – все они фото видели и знают, Иван Анисимович, что назад дороги нет.

– Ну, все, я думаю, молодцы, почаще используйте их, чтобы крепче привязать, да и пропаганду и агитацию не забывайте. Ведь шантажируемый боец воюет хуже сознательного, надо им рассказать об идее коммунизма, о том, как живет наша страна, и т. д.

– Да, тем более ими командует Бернхардт, старый коммунист со времен Гражданской войны, и Вахаев, сын старого партийца, они уж воспитают, им я верю.

– А что будете делать с лейтенантом, попавшим в плен?

– С каким это лейтенантом, товарищ полковник?

– Ну так, кроме солдат Вермахта, наши бойцы взяли в крепости в плен лейтенантика. Курт какой-то, с птичьей фамилией, вроде Вальдшнепа.

– Курт Вальдхайм [177], что ли, Иван Анисимович? Его, скорей всего, расстреляем, пообщался с ним, нацист упертый и осознанно попавший в нацисты и их армию. Из него ничего путного не получится, это не Шлюпке, это Вальдхайм. (Я-то знаю, до каких высот это фашистское существо допрыгнет.)

К тому времени пришел час обеда, и старшина пригласил нас на кухонную поляну, где за столом со скамьями уже сидели товарищи командиры (правда, не все). За обедом (чем Вермахт послал) все перезнакомились с Иваном Анисимовичем. И я представил его как нового командира ДОН-16, правда, не всем понравилось, Онищук, Вахаев, Ивашин, Абдиев и прочие удельные бароны (махновцы) скривили рожи, ну ничего, потом объясню им, что и как. Иван Анисимович представил меня как начальника штаба, тут рожи моих друзей наполовину исправились.

После обеда Бернхардт и Старыгин ушли в лес, посекретничать, меня погнали, мол, нечего молодой шелупони под ногами рассекать. Ну я и пошел к Онищуку, туда ж собрались все остальные, ну те, кто кривил мордуленции от нового командира, бароны наши. Братве объяснил я рамсы, что за классный дядька Старыгин и т. д., в результате взаимопонимание было достигнуто.

Затем вместе мы прошлись по госпитальной поляне (язык не повернется назвать ее полянкой, да прям архиполянище). За половину суток многие крепостники уже начали приходить в себя, заблестели глаза и более радостными стали лица. Правда, нормальную жрачку дохтур наш пока запрещал и их кормили облегченным вариантом. Наваристым бульоном из коровы (бульон второго дня), овцы и трех кур (бульон третьего дня), отреквизированных у полицаев. Это сучье племя (полицаи, отнявшие скот у жителей) сразу на месте было интегрировано в мировой эфир (замочили сук). Коняшку, освобожденного из полицаячьих рук, оставили пока вместе с подводой на бульон третьего дня (хотя нет, подвода, старшина говорит, невкусная попалась). Коняшка полицайский снюхался с немецкими коняшками и не скучает, и лошадей у нас уже почти взвод, может, забацать кавалерийскую часть?

Ох, натерпелись ребятки (ну крепостники), из 21 июня райской советской жизни (я о парнях из крепости), бац и сразу транзитом в ад 22-го, но ничего, они и так уже немчуре на орехи дали, теперь, обстрелянные, непримиримые и злые к немцам, настучат по жопе и другим выступающим частям Вермахта. Шли мы, вроде специально не направляясь куда, а инстинкт вывел к огороженному углу архиполянищи, вот сволочь инстинкт, там, оказывается, человек двадцать женщин-военнослужащих было из крепости.

Тут навстречу выходят из-за огороженности две девушки, и у той, что повыше, такое знакомое лицо. Кстати, когда я сюда попал, мне было 38 лет, а тут на тебе – 28 (по документам смотрел), перенос скостил десятку мучительно прожитых лет. Та, что повыше, так похожа на мою Маняшу, я аж от удивления сказал:

– Маняша, ты?

– Виталька, – и Манька шандарахнулась в обморок, еле успел ее поймать, чтоб об землю не брякнулась.

Остохренеть, это она, пришла за мной в сорок первый, МОЯ МАРИША.

У Онищука с другими командирами глаза стали квадратными, затем треугольными и после стадии пятиугольников снова приняли вид нормальных человечьих глаз. Это они еще не знают, что мы с Марией аж 201*** года, тогда бы конфигурации их глаз позавидовал самый многоребристый кристалл.

– Мань, Маняша, Машенька, – воркую я, прижимая ее к себе. – Мань, как ты нашла меня?

Маня открыла глаза, осмотрела всех вокруг, потом внимательно меня, и сказала:

– Виталик, любимый, как же я по тебе соскучилась.

Товарищи командиры синхронно выполнили команду кругом и мерным солдатским шагом свалили на хрен, менее понятливая подруга Мани тормозила рядом, с разинутой пастью.

– Глафира иди, я потом приду, – сказала Маша, приходя полностью в себя, и Глафира сбрызнула с горизонта.

Маня оперлась на мое плечо, и я повел ее в ближайшее укромное место, ведь нам надо много чего рассказать друг другу.

Я ей рассказал все, что пережил за эти дни, и настала ее очередь колоться. Вкратце она сказала, что прождала меня на курорте до 26 июня, потом, со злостью, рванула обратно в Ленобласть, к своим налогоплательщикам (местами злостным налогонеплательщикам). И уж там, злясь и ненавидя меня, жила до 29 июня, когда плойка (электрофигня, которой кудрявые выпрямляют волосы, а прямоволосые кудрявят) шваркнула ее током. Опомнилась уже тут, в крепости, и успела провоевать, а третьего мы напали.

Потом до вечера мы говорили, я не хотел ее отпускать, да и сама она не горела желанием уйти, потом, уже в темноте, мы опомнились и пошли к людям. Поужинав, чем Вермахт послал, мы с Маней улеглись спать в кузове «Опель-блица», согнав оттуда чрезвычайно шустрого, но менее сообразительного бойца. На этом кончился этот день, и я обрел мою Марию, но уже в 1941 году.

5 июля 1941 года, где-то в Белоруссии (точнее, в 50–70 км от Брестской крепости)

Проснулись оба одновременно, вот что значит встреча за сотни км и десятки лет. Машуня, видимо, сил-то набралась, аж целоваться полезла, ну и как противиться женщине, я че, псих? Но дальше пойти я ей не разрешил, все-таки она и ее новое тело пережило ужас Брестской крепости, пусть сперва немного окрепнет, а там и видно будет.

Проводил ее до женского расположения, кстати, там ее уже встретили с «типа все понимающими» улыбками, Глафира, значит, языком промассировала органы чувств подруг, да и пропажа Машундры на ночь тоже не осталась незамеченной.

Машуня прошла к своим, а я рванулся на пробежку, любовь любовью, но на фиг я ей без здоровья-то, вот то-то и оно. После пробежки попросил Прибылова полить воды, этот не фулюган типа Вахаева, и полил чинно-благородно, за что в ответ и я полил ему. Потом ретировался на командирское лежбище (шалаши только для крепостников). А тут нас ждал завтрак, кстати, старшина давно не справлялся, и ему поначалу помогали два бойца, а теперь с наплывом личного состава еще трое ему пищепомощников подключились.