Борис Сапожников - Большая игра

– Поэтому вы, сэр, решили проводить нас самолично? – понял я.

Галахаду даже кивать не пришлось – ответ был очевиден.

– Не думайте, что я оказываю вам дружескую услугу, – решил все же внести ясность сэр Галахад, – вы просто будете нужны Ордену после игр.

– Почему же обязательно после?

– Я бы забрал вас и до них, но кто же позволит Ордену сорвать Большие игры в честь сорокалетнего юбилея нашего возлюбленного принца.

В голосе явственно слышалась изрядная доля мрачного сарказма.

Мы распрощались уже у самых казарм. Пару раз по широкой улице подозрительно близко к нам следовали вместительные кебы. В таких находились обычно по пять-шесть человек, и не раз мне доводилось слышать истории о том, как именно в них разъезжали по городу налетчики, нападающие даже на казначейские кареты. Или модные в последнее время анархисты, готовые швырнуть алхимическую бомбу хоть в королеву, хоть просто в толпу побольше.

– Будете на трибунах, сэр? – спросил я у Галахада на прощание.

– Нет, граф, – покачал головой тот. – Я предпочитаю театр или оперу. Крови мне на работе вполне хватает.

Мы крепко пожали друг другу руки. Несмотря ни на что я уважал паладина, хоть он и был моим смертельным врагом в Крыму.

А вот Корень моих настроений отнюдь не разделял. Стоило только сэру Галахаду повернуться к нам спиной, как бывший запорожец проводил его ненавидящим взглядом и одними губами послал несколько проклятий.

– Остынь, – положил я ему руку на плечо, снова уперев тесак широким концом в мостовую.

– Из-за этой сволочи казачьи войска распустили, – сквозь зубы процедил Корень.

– Они только повод дали, а казаков распустил по домам все-таки наш царь-батюшка, и никто иной. Не было бы Ордена в Крыму, нашли бы другой повод, уж поверь мне.

– И что, мне теперь с ним целоваться прикажешь, – похоже, присутствие паладина злополучного Ордена повлияло на Корня куда сильнее, чем я мог подумать. – Что б ты там ни говорил про причины-поводы, а не тебя и не твоих родных эта сволочь обвиняла в том, что мы со зверьем лесным якшаемся и бабы наши от волков да медведей приплод несут.

– Поверь, друг, – усмехнулся я. – В Европе все уверены, что так оно и есть. И не только про казаков такое думают, а про всех нас, русских.

Корень в этом не видел ничего смешного. Он освободился от моей руки и, опередив остальных бойцов группы, зашагал к казармам.

Я снова передал тесак Тарасу. Тот опять сделал вид, что мое оружие ничего не весит. Сам же я направился к распорядителю казарм, гордо носящему звание главного кастеляна, оставив группу до поры в холодном предбаннике казарм. Без разрешения кастеляна внутрь нас никто не пустит.

Перед комнатой, занимаемой распорядителем, ставшим в одночасье самым незаменимым человеком, толклись такие же, как я, командиры групп. Очередь образовалась внушительная. Кое-кого я знал лично по играм, других доводилось видеть на плакатах, а о третьих только слышать. Однако куда больше знаменитых игроков, привезших свои команды в Лондиниум, чтобы почтить кровопролитием юбилей британского принца-консорта, меня заинтересовал черноволосый и горбоносый карфагенянин. Сначала я принял его за кавказца – их было немало среди игроков. Однако никто на Кавказе не поклоняется Баал-Хаммону – жестокому божеству древности, главному в пантеоне Нового Карфагена. А именно его хорошо знакомый всем знак – солнечный диск с шестью лучами – карфагенянин то и дело нервно сжимал в потной ладони.

– Их высочество теперь, наверное, лопнет от собственной значимости, – усмехнулся стоявший неподалеку от меня игрок, одетый в несколько старомодный сюртук, какие были популярны в дни его молодости. Я знал этого человека по плакатам и газетным статьям, освещавшим знаменитые игры, но лично видел впервые – Камиль Фабер, один из самых известных игроков Франции. Ничего удивительного в том, что его команду пригласили в Лондиниумский Колизей. – На его юбилей приехали из самого Карфагена. Кто бы мог подумать, что даже язычники почтут его персону своим вниманием.

В словах Фабера было столько же яда, сколько и французского акцента. Говорил он намеренно громко, чтобы его расслышал горбоносый карфагенянин.

– Интересно, – продолжал изгаляться Фабер, – кому же выпадет честь сразиться с язычниками?

– Молись своему богу, – обернулся к нему карфагенянин, – чтобы не тебе. Иначе я сам выпотрошу тебя, как свинью, а голову замариную и в банке привезу домой. В моем роду у многих есть такие трофеи, но головы человека из-за горы нет ни у кого. Когда мы в последний раз брали такие трофеи, их принято было еще насаживать на пики и заливать смолой. Они не сохранились до наших времен – вы очень скоро портитесь на нашей жаре.

– Славно он тебя отбрил, – хлопнул побледневшего Фабера по плечу рыжий здоровяк, одетый в короткий пиджак и традиционную юбку шотландских горцев. Этого игрока я знал лично. Приходилось несколько раз сталкиваться с его командой, состоящей из уроженцев Высокогорья, на Малых играх, где бои шли затупленным оружием и до смерти не дрались. Звали горца Эбенезер Макадамс. – Витиевато, конечно, я бы проще высказался.

– Это потому, – не остался в долгу Фабер, – что вы, шотландцы, двух слов по-английски внятно произнести не можете.

– Это да, – ничуть не обиделся горец. – С болтовней туговато – обычно за нас говорят наши палаши. – И он выразительно похлопал по корзинчатой гарде висящего на поясе оружия. Хотя я знал, что на арене он отдает предпочтение другому шотландскому мечу – двуручному клеймору.

– Я буду молиться, чтобы мне выпал жребий сражаться с тобой, язычник, – произнес человек с лицом аскета, сошедшего со средневековых миниатюр. Вот его я не знал, и даже видеть нигде не приходилось.

– Много таких, как ты, сложили головы на Пиренейских перевалах, – хищно улыбнулся карфагенянин. – Твоя голова станет отличным трофеем.

Я слушал обычную перепалку. Она была чем-то вроде традиции всех игроков. Как выяснилось, ее придерживались даже по ту сторону Пиренеев. Сам я в нее никогда не вступал. Сначала стеснялся других, а после это как-то вошло в привычку. Тем более что многие командиры из присутствующих в импровизированной приемной кастеляна придерживались той же тактики.

Прождать мне в быстро пустеющей приемной пришлось не более четверти часа. Я вошел в небольшой кабинет кастеляна – собственно говоря, это и кабинетом назвать было нельзя. Просто выгородка из общей комнаты, сделанная из листов фанеры. Внутри нее за столом восседал, упиваясь собственной важностью, невысокий человек самой плюгавой внешности. Но в первую очередь мое внимание привлек клерк, сидевший за спиной кастеляна, за неким подобием компактной школьной парты. Он что-то старательно писал, высунув от усердия язык. Наверное, именно эта нарочитость и привлекла мое внимание. Не понимал я хоть убей, что надо было писать или переписывать именно сейчас. Да еще и язык этот высунутый – все слишком наигранно.