Сергей Кусков - Золотая планета

Далее сами парни. Пытаться сыграть "как вот они", попутно переработав, адаптировав материал, оказалось для них задачей непосильной. Если результат труда начинал нравиться Карену, тут же против горой вставал Хан. Нравился Хану — поднимался Карен. В итоге, если и находилось компромиссное решение, в дерьме обоих топил Фудзи, академическим языком доказывая, что оба они те еще гении и ничего толкового не вышло. Потому-то и потому.

Это были нервы, сплошной комок нервов, те дни. Я возвращался на базу как выжатый лимон, и мне впервые НРАВИЛОСЬ возвращаться. А кому не понравится покидать сумасшедший дом, меняя его пусть и на приевшуюся, но понятную и размеренную рутину?

Итак, по итогам недели, то есть трех последовательных репетиций, я пришел к выводу, что затеянная мной авантюра — дохлый номер. Но сдаться, уйти не мог — моя была идея, я предложил. Но парни находились в шаге от того, чтобы послать меня самостоятельно, а заодно и друг друга. Конечно, они потом помирятся, но этим посылом подведут черту — мой первый творческий опыт окажется неудачным. Несмотря на то, что заключался он всего лишь в предложении плагиата, тупого передирания старых вещей под новую реальность. Даже плагиат потянуть я не могу, представляете?!

Возможно, если бы нам кто-то что-то показал, надоумил, этого бедлама бы не было. Мы начинали с нуля, абсолютного, который по Кельвину, и понятия не имели, как надо браться за подобную работу правильно. Парни кое-что могли, обучались в этой школе несколько лет в конце концов, но были заточены под свою музыку, свое направление, и за его пределами банально растерялись. Плюс, как уже сказал, человека, знающего как должно быть "единственно правильно" у нас было аж три, и при этом все трое в большей степени знали "как не надо", чем "как надо".

Но надоумить нас было некому. Парни в школе дона Бернардо существовали на птичьих правах. Дон Бернардо, как старик добрый и позитивный, разрешил использовать одну из вечно пустующих аудиторий, заваленных стульями, креслами и иной мебелью, несущую функцию кладовки, но их творчество его не интересовало.

— Просто он знает о вашей связи с нацами, потому держит у себя под боком, под наблюдением, — высказался я, когда обсуждали эту тему.

Парни замахали руками, грозно зашипели, и я понял, что произносить эту мысль вслух — табу. Действительно, зачем старику эта группа? Только для того, чтоб держать около, по принципу, держи друзей поближе, а врагов…

С другой стороны, парни они неплохие, и находясь под крылом старика, вряд ли окончательно перейдут на дорожку, на которой станут врагами и латинос, и всего государства. Тем более, что ему это ничего не стоит.

В общем, подходила к концу наша третья по счету репетиция с того памятного вечера, когда было принято решение о переформатировании группы. Мы находились в шаге от того, чтобы окончательно переругаться и послать друг друга за орбиту Эриды, и решили сделать очередную паузу. Сходить по нуждам, развеяться, перекурить. Авось полегчает, пока окончательно не перессорились.

Выкурив в туалете ароматную и такую нужную сигарету (инструкторы по физдисциплинам меня убьют, а Мишель выкопает, надругается и убьет еще раз), я задумался, а не решиться ли мне, да не свалить по-тихому? Хотя бы из группы? Насчет остального обучения в школе искусств — дон Бернардо меня не отпустит, как и королева, но хотя бы не буду полоскать парням мозги? Спущусь сейчас, выйду из здания… Сяду на метро…

И ведь ничем помочь им не могу, даже права голоса не имею! В музыке не понимаю, играть не умею. Лады, октавы, диезы-бемоли… Режимы гитары, тонкие настройки и подстройки, от рычания до звучания, будто играешь симфоническую классику…

Играю я только то, что покажут; могу воспроизвести даже очень сложный рисунок (слова парней, не мое бахвальство), но только если меня ему обучить. Ноты же воспринимаю как математические символы; я не слышу их, а вижу в виде формул. И в эти формулы их нужно предварительно подставить — до дифференциального исчисления еще не дорос. Так что на репетициях больше сижу и слушаю, офигевая от споров ребят, от того, как они что-то друг другу доказывают. Понимаю, что делают все методом тыка, проб и ошибок, и это трудный путь — во всяком случае, пока не научатся, не наработают опыт. Но помочь…

Нет, совесть и чувство долга оказались сильнее — ноги на обратном пути в холл не понесли. Вернулся в аудиторию. И сразу почувствовал, что что-то не так.

Парни были здесь, все, сидели на сцене и тихо переговаривались. Но именно переговаривались, и именно тихо, непривычно для последних репетиций. Я резко обернулся.

— Хуан, присядь, — произнес дон Бернардо, сидевший на последнем ряду в темноте. Свет был только над сценой, и то неяркий, в конце нашего зала очень даже темно.

Я про себя выругался — сеньора Лопес была бы недовольна невнимательностью. Глубоко вздохнул, пытаясь представить, чем обязан визиту, ругать меня будет, или хвалить (последнее делать как бы не за что). Подошел, сел.

— Слушаю?

Как-то грубо я. Невежливо. Но с другой стороны, дон Бернардо если и испытывает ко мне какие-то теплые чувства, тщательно их прячет, выставляя маску показного безразличия. Вон, даже Оливию взад-вперед гонял, когда надо было сообщение передать, не удосужился "спуститься" на мой уровень. Так что и ответ закономерен — мне не за что демонстрировать щенячий восторг от общения с ним.

— Она тебя хоть поблагодарила? — Вновь это холодное безразличие. В голосе только информативная составляющая. Что-то вроде: "Хуан, в Сан-Пауло сегодня был дождь?" Варианты ответа: "Да". "Нет". Означающие лишь довод до сведения, каковы сегодня были погодные условия в этом крупнейшем полисе Южной Америки.

Я пожал плечами.

— А должна была?

Он про себя хмыкнул.

— Думаю, стоило бы.

— Это вы так думаете. — И продолжил с жаром:

— Дон Бернардо, я пыль, червяк! Хорошо, что она меня выслушала, это уже достижение!

На сцене разыгрывался спектакль под названием: "Мы ничего не видим, не слышим и нам не интересно". Парни повысили тональность обсуждения, и по лицам было видно, изнывают от любопытства. Дон Бернардо не баловал их вниманием; то есть он зашел ко мне, и это выводило меня в их глазах на новый уровень. Вот только на какой — этот вопрос читался в каждом их слове и жесте.

— И вообще, дон Бернардо, я не нуждаюсь в "спасибах". Ни ее, ни ваших, — зло продолжил я. — Мне вообще от вас ничего не нужно. Ни от кого из вас. Да, я влез в это дерьмо, и буду работать, как ждет от меня королева, но это не значит, что буду позволять во благо ее целей топтать себя. И на любую попытку себя унизить отвечу ассиметрично.

— Тише, тише, герой! — в голосе собеседника зазвенела сталь, но я чувствовал, внутри он улыбнулся. Я ему нравился, как нравится эксцентричному человеку буйство вулкана, первозданная необузданная стихия. — Хорошо, что тебя никто не слышит. — Помолчал. — Хуан, это не игрушки. Лея говорила, объясняла, что на кону?