Никита Аверин - Метро 2033. Крым. Последняя надежда (сборник)

Чуть пошатываясь, Контейнер пошел вверх.

«Почему он меня не убил, – думал он по пути. – Ведь мог. Он в несколько раз сильнее и быстрее меня. Точно – листоноша. Молодой, энергичный. Но как?! Как такое вообще возможно?»

Когда Контейнер вышел в холл ратуши, снаружи раздался звук мотора.

«Черт! Какой же я дурак! – выругал себя листоноша. – Бронетранспортер я расстрелял, а “Чайку”?»

Контейнер выскочил на улицу – и увидел лишь столб пыли за уезжающим лимузином.

Листоноша сел и вытер лицо рукой. Все было кончено. И война, и погоня. Войну он выиграл, а погоню – проиграл.

На площадь въехала атаманша Пеева на белом коне в окружении пеших и конных повстанцев. В небе по-прежнему висела Лапута. Из подвала Ренькас и Олька выводили связанных лидеров Союза Вольных Городов Крыма, и среди них изрядно потрепанных Ферзя и Зарубку.

– Кончено? – спросила атаманша Пеева.

– Кончено, – подтвердил листоноша.

В самолете, в отличие от вездехода, окна были, и Бандерольке, стиснутой со всех сторон друзьями, видно было: они приближаются к родному острову. Вот закончилась – в мгновение ока! – степь, перед ней промелькнули леса средней полосы, вот проскочили полоску тростников под Херсоном, и Бандерольке показалось, что она видит Острог и что из-за стен города машут вслед самолету. Именно показалось – конечно, жители не успели бы заметить промелькнувший вперед собственного звука треугольный призрак.

Но вот впереди распахнуло объятия негостеприимное Черное море, ярко-синее, в барашках волн, и Бандеролька скомандовала:

– Курс на Керчь.

Там должен быть Контейнер и друзья.

Ялтинская яйла понеслась под поджарым брюхом самолета, и Бандеролька провалилась в воспоминания, и нестерпимо громко запела губная гармошка, слышная только ей.

… Пошта. Молодой, наглый, задорный друг, просто друг – до последних месяцев. Смысл жизни, единственный настоящий человек в веренице одинаковых призраков, вспышки счастья в одинаковой бездумности дней. Наверное, только прочитав его дневник, Бандеролька поняла любимого и самого себя – детей, не знавших родителей, детей, призванных служить человечеству, осознающих свое предназначение.

Они всегда – сколько помнили себя – не сомневались в выборе наставников. Они страдали физически и морально, они отказывались от жизни – в пользу служения Человечеству.

Они не могли быть по-настоящему счастливы. У них не могло быть семьи и детей, у них не могло быть цели в жизни, кроме данного свыше Долга.

И это было правильно.

За это гибли друзья. За это отдал жизнь Пошта.

Кто-то должен жертвовать, но почему, о древние боги, почему жертвовать пришлось Поште и Бандерольке?!

А сколько их сгинуло бесславно – молодых и не очень, и вовсе детей, не понимающих, чем рискуют, не видящих пропасти под ногами, не различающих тьмы за пределами последнего шага?

Скольких пришлось похоронить, и не было времени оплакать – как нет его сейчас.

Что-то сломалось в Бандерольке.

Оно должно было хрустнуть и надломиться раньше – после череды смертей, предательств и потерь. Раз за разом переворачивался мир, выбивая почву из-под ног, раз за разом уходили наставники и любимые, но Бандеролька, даже став главой клана, не сутулилась под гнетом ответственности. Она оставалась собой – смешливой и не очень серьезной. Доверяющей старшим и опытным, но недоверчивой.

И вот сейчас – сломалось.

Ничего не осталось: ни радости от предстоящей встречи с друзьями, ни предвкушения: «Я привезла вам зерно и технологию! Я победила! Мы победили!»

Этот мир – каким бы он ни был – был ее миром. Она выросла в Цитадели, она ничего не видела, кроме выживания, разрухи и огонька надежды: спасем. Как должен себя чувствовать человек, поймавший за хвост жар-птицу мечты? Примерно как неудачливый самоубийца. Все кончено. Жить дальше? Но как и зачем?

– Ох ты ж крот твою медь! – завопил Телеграф.

Бандеролька очнулась и стиснула зубы. «Ну ее, философию, ну их, поиски смысла жизни. Жизнь – и есть смысл, и будем держаться этого».

До Керчи оставалось еще несколько километров, но уже отсюда было видно, что над городом зависла одна из известнейших легенд Крыма, подтверждая, впрочем, вполне зримо факт своего существования. Летучий город Лапута, огромный, неряшливый и уродливый, во все стороны торчащий и лишенный даже намеков на аэродинамику.

Телеграф направил самолет по дуге, огибая грандиозную летающую крепость.

– Внизу наши! – крикнул вдруг Кайсанбек Аланович.

На небольшой поляне стоял внедорожник, махал руками Олег Игоревич, прыгала собака, похожая на помесь медведя и крокодила, лаяла неслышно; атаманша Пеева стиснула в объятиях помощницу Зяблика и закружилась в танце, а тощий Ренькас просто широко улыбался.

– Садимся! – крикнула Бандеролька. – Это же наши!

Самолет приземлился мягко, даже не тряхнуло. Бандеролька откинула купол и первая выскочила из кабины – навстречу друзьям. Собака лаяла, Зяблик визжала, а у Олега Игоревича странно застыло лицо, Ренькас потупился. «Это от радости, – решила Бандеролька. – Не ожидал капитан».

– Мы привезли семена! Мы привезли все! Командор мертв! Последнего Легиона больше нет! – закричала она.

– Ну и?

Голос раздался сзади, и у Бандерольки зачесалось между лопаток. Губная гармошка, слышная только ей, не заиграла – вскрикнула болезненно.

– Прости, подруга, – шепнул Олег Игоревич.

– Простите, друзья, – Пеева опустила на землю помощницу, и оказалось, что Зяблик плачет.

Собака села, поджав хвост, и отвернулась.

– Да, и кстати. Попытаетесь взлететь – не успеете. У нас качественный гранатомет. Выходите все. Руки вверх.

– Весь флот погиб, – вдруг сказал Олег Игоревич. – Мы едва спаслись, выплыли. Тут – Зяблик, Ренькас и Пеева на машине. Ищут этого… урода. Контейнер – отдельно. Мы нарвались на засаду. Прости, подруга.

Он закрыл ладонями лицо, и собака завыла, вскинув морду.

Прогремел выстрел. Бандеролька почувствовала, как немеет лицо. Огромная лохматая псина, похожая на помесь бурого медведя с крупным крокодилом, упала на бок, поджав лапы. Вывалился из пасти розовый язык, на губах запузырилась кровавая пена, и крупные слезы потекли из глаз собаки. Олег Игоревич застыл. Собака тяжело дышала, загребала лапами, силясь встать, и даже рычала еле слышно. Капитан закрыл лицо ладонями. Бандеролька кинулась к собаке. Ей плевать было на целящиеся стволы и плевать было на тех, кто стоял сзади. Собака плакала. Этого не могло быть, но это было. Остро пахло мочой.

Оскаленная пасть, вываленный язык, испуганные глаза со зрачком во всю карию радужку. Бандеролька упала на колени рядом с собакой, коснулась вытянутой морды, запустила руки в жесткую шерсть. Пахло собачьей мочой, пахло псиной, пахло страхом, смертью, капала с шерсти на груди кровь – красная, как у человека.