Никита Аверин - Метро 2033. Крым. Последняя надежда (сборник)

Да и… стоило ли?

История идет своим чередом, перемалывая отдельные судьбы. Кто сказал, что быть рабом в нынешнем Крыму – плохо? Здесь вообще плохо быть, и не важно, в каком качестве.

Пошта с Профессором переглянулись, будто поговорили об этом. Кайсанбек Аланович пожал плечами.

– Мы ничем не рискуем, – сказал Пошта.

Он подошел к вагону и тронул тонкие, судорожно сжавшиеся пальчики.

– Ты кто? Где твоя мама?

Молчание. Странные звуки, слышанные еще ночью. Пошта с Кайсанбеком Алановичем снова переглянулись, ничего не понимая. Что-то в детских руках насторожило листоношу. Под странным углом они изгибались, как будто… Да не как будто, а так и было на самом деле: дополнительные суставы. Мутантик.

Пошта вздохнул с облегчением. Ему показалось, что Профессор – тоже.

Нет нужно вмешиваться. Безмозглые, деградировавшие мутанты часто использовались как рабочая сила. В рабство везли не негров, а обезьян. Как по Поште, им в неволе было даже лучше: хотя бы кормят да и опасностей нет. Никто тебя не сожрет.

Утратив интерес к теплушке, он уже собрался было идти, когда ребенок ответил.

– Где мама? – спросил кроха-мутант.

Пошта и Профессор застыли, будто громом пораженные. Что это? Частный случай звукоподражания, по случайности кажущийся осмысленным вопросом? Или маленькое существо в отчаянии спрашивает про маму у первого попавшегося взрослого, пожелавшего с ним заговорить?

– Не знаю, маленький, – на всякий случай ответил Пошта.

В какофонии звуков, доносящихся из вагона, он все равно расслышал молчание.

– Хочу к маме, – с упорным отчаянием вздохнул наконец ребенок.

Профессор оттер Пошту в сторону, взял ладошки в свои. По лицу его видно было: ни черта не понимает. Но у Профессора точно больше опыта общения с детьми. У Пошты, в силу крайней занятости и еще невеликого возраста, своих не было, а братьев и сестер он помнить не мог. Он рос в интернате в Джанкое, и как-то ему не до малявок было.

– Ты откуда? Где ты живешь?

– Хочу к ма-аме! – Малыш разревелся.

Пошта отвернулся. Можно было бы предположить, что он – человеческий ребенок, случайно затесавшийся в один вагон с мутантами. Но руки… Копать-колотить, да как же это?!

Машинист, видимо, озабоченный исчезновением пассажиров, спешил к ним вдоль поезда. Заметив, что Профессор с кем-то разговаривает, расплылся в улыбке:

– Кайсанбек Аланович! Ну что вы с ними беседуете! Это же мутанты! Они же безмозглые!

Ребенок надрывался уже нечленораздельно, и Поште показалось, что его успокаивают там, внутри, вроде бы кто-то бубнил ласково…

– Однако, – развернувшись мощным корпусом к машинисту, с достоинством ответил Профессор, – они поддерживают беседу.

– Да ладно вам! Мутанты это. Дикие, степные. Обычное дело.

– На продажу? – уточнил Пошта.

– Да, вся партия сговорена уже. В Евпаторию повезу, там вроде на карьерах нужны, что ли. Не мое это дело.

– И часто вы таким подрабатываете?

– Чем – таким? – оскорбился машинист. – Ничего не «таким». Не людей же вожу! Людей Буйен никогда не брал, он против работорговли. А тут – скот.

– Ма-ама-а!!!

– Скот?! – в бешенстве переспросил Профессор, ткнув в сторону теплушки. Жест был гневным и изобличающим. – Говорящий скот?!

– Не может быть. – Машинист побледнел. – Случайность.

– Откройте двери. Мы должны проверить. Вдруг ребенок человеческий. Тогда я его заберу. Могу даже купить. – Листоноша прикинул, хватит ли у него денег, и решил на этот счет не заморачиваться. – В конце концов, вы обязаны нам жизнью.

Машинист поскреб в бороде.

– Так не мои же… Я по накладной получил, по накладной передам. Хотите – с хозяином и разбирайтесь, мне репутацией рисковать нельзя.

М-да, ситуация. Проще всего было продолжить путь в Джанкой. Забыть обо всем. И… «И – что? Предать все возможные свои принципы? Ты же листоноша, ты должен защищать людей. Разумных людей. А этот ребенок… разумен ли он? И сможешь ли ты жить, так и не узнав это наверняка?»

– Мы поедем с вами в Евпаторию.

Никогда еще ни одно решение не давалось листоноше так легко и так тяжело одновременно. Он ставил под удар успех своего мероприятия – кто знает, чем закончится поездка в Евпаторию и сможет ли в итоге Пошта привезти ценную флешку домой… Но он просто не мог поступить по-другому.

– Это называется «категорический императив», – улыбнулся Профессор, заметивший внутреннюю борьбу. – Вы поступили правильно, юноша. Единственно верным образом.

Путь в Евпаторию занял всего несколько часов. Пошта вспомнил, как от Инкермана до Бахче-Сарая поезд полз чуть ли не два дня, и задумался: какие поручения по пути выполнял Буйен, в какие поселки заезжал, какие круги наворачивал? Нет, обвинять погибшего инженера в работорговле листоноша не собирался. Но вот так, по неведению, из вековечного принципа «моя хата с краю», можно натворить много не совсем красивых вещей. А то и – совсем некрасивых.

Поезд полз по однообразно-унылой местности. С одной стороны – выжженная солнцем степь, в которой даже мутанты не живут, разве что суслики какие-нибудь, с другой – море. Полоска песчаного пляжа, штиль, блики солнца на воде. Пошта и раньше бывал в этих краях, и никогда они ему не нравились. Однообразие утомляет, смущает душу неясной тоской; хочется то ли выть, то ли плакать, то ли стихи сочинять. Даже Профессор, казалось, приуныл. В опасной близости от зараженного моря он был вынужден облачиться в защитный костюм и противогаз, и это не добавляло оптимизма.

О том, что будет дальше, Пошта старался не задумываться.

К удивлению его, в саму Евпаторию заезжать не стали – взяли в сторону и еще несколько часов тащились по бесплодной унылой равнине куда-то в сторону мыса Тарханкут. Завидев уцелевший маяк, Пошта убедился в своей правоте.

Даже до Катаклизма жизнь здесь была скудная и неинтересная. Правда, говорят, на самом Тарханкуте тогда было модно заниматься дайвингом… Да еще чуть в стороне оставались каменные гряды Атлеша, будто напластованные огромным ножом. Но здесь – только степь, соляные озера, выцветшее небо над головой и хрусткая трава под колесами уникального поезда, едущего без рельс.

– К маяку, – подтвердил мысли Пошты машинист. – Там условились с покупателем встретиться.

– Кто хоть покупатель?

– Да местный какой-то. Мое дело – маленькое: товар забрать, привезти, отдать. Плату взять за перевозку. Жить-то надо…

«Жить-то надо». Когда речь заходит о собственном благосостоянии, человек готов придумать оправдание любой подлости, любой мерзости. Листоноша заглянул в свою душу, обратился к жизненному опыту. Нет, он так не поступал. И приложит все усилия, чтобы не поступать так и впредь.