Дмитрий Манасыпов - К далекому синему морю

Морхольд слушал, сопя и четко понимая, что его клонит в сон. Тарахтение Живы работало как надо, это он понял сразу. Лекарь из нее, видно, хороший. Так и стоило многим врачам поступать: болтать, болтать, заговаривать пациентов, пока их же и кромсают. На своем опыте убедился.

Как-то Морхольду пришлось переносить под местным, не самым сильным наркозом вскрытие и чистку панариция. Если бы не хирург-краснобай, он бы пару раз запрыгнул на стенку. А так, слушая анекдот за анекдотом, и не заметил, как палец превратился в тугой белый и пахнущий стерильностью кокон. Пока тот густо не набух красным от раскромсанной первой фаланги и вырезанного ногтя. Так и тут, пока он это вспоминал, Жива уже ловко срезала повязку с глаза.

– Ох ты ж, как тебя резануло, бедного. Так, потерпи, сейчас будет щипать. Чего-чего? Ну-ка, не дергайся. Да, жжет, а как еще? Терпи, сказала. Вот, вот так хорошо. Чем пахнет? Все равно такого не знаешь. Вытяжка из трав и страшный секрет… поможет. Воспаление убирать надо. Видеть? Сколько пальцев? Ну… могло быть и хуже. С собой дам? А кто тебя отпустит? Да и посмотрим, как ты завтра-то будешь. Чувствовать, чего еще? Да лет тебе сколько, милый? Ну, почти как мне, да, ровесники. А откуда тетя Жива про стриптиз знает, по-твоему? Так…

Она смахнула пот со лба. Пригревало знатно. Тяжелая подушка сна давила сильнее. Морхольд хотел улечься и заснуть. Но тетя-ровесница, беспрерывно трындя, не разрешала. Хотя уложить на живот уложила.

– Терпи, так надо. Барсучий жир, змеиный яд, жабья икра и кровь некрещеных младенцев. Да ну тебя. Чуешь, чем пахнет? Народная медицина многое умела… и умеет. Образование? Нет у меня образования. Ролевик я, с большим стажем игр перед войной. Смешно? Кому как. Там и научилась, и до этого училась. Ага… вот здесь больно? Тихо, не маленький мальчик! М-да… Да, Янчик, заноси.

Девчушка зашла, держа в руках деревянный круглый поднос с кружками. Тремя. С густо валившим от них паром. Поставила на столик, рассыпалась в веснушках улыбки и ушла. Доброе и светлое теплое существо, прям как золотистый солнечный лучик. Морхольд улыбнулся. Легко и очень-очень по-доброму. Давно не встречалась такая солнечная личность.

– Э-э-э, милок, ну-ка т-п-р-р-у! – Жива щелкнула его по лбу. Вышло ощутимо. – Куда зенки бесстыжие вытаращил, а? Да у тебя по глазам твоим паскудным видно, что кобель кобелем. Я тебе сейчас вот клизму поставлю. Понял?

Морхольд уткнулся лицом в подушку и улыбнулся. Жива ему нравилась. Суетилась, ворчала, что-то там надувалась как квочка, но все равно нравилась.

– Так… слушай внимательно. Спасибо, Яночка. Лежи, бестолочь, дай мази впитаться. Спасибо за ведро. И еще воду, да, поставь сюда. Будет пить, будет. Как пес шелудивый после случки – из лужи лакать начнет. Лежи, говорю.

Стукнуло. Морхольд вздохнул. После принесенного поганого ведра о каком вообще кобелячестве может идти речь?

– Пей ромашку. Малину. Теперь вот это. Воняет? Потерпишь. Я ж терплю твои портянки у себя под носом. Давай, залпом. И под одеяло. Потеть, сильно не орать, по нужде в ведро. Быстро!

Он послушно пил первое, второе и третье. После третьего, где явственно ощущался спирт вперемежку с целым луговым, полевым и лесным букетом, а также шишки, коренья и почки, Живе явно не стоило переживать о его, Морхольда, непослушании. Как сидел, так и рухнул, тут же покрывшись горячей липкой испариной.

Жива взяла серое в черную клетку залатанное шерстяное одеяло и накрыла бродягу. Надела на светильник стеклянный колпак, приспособленный из потолочного плафона, и ушла. Лекарка прекрасно знала, что будет дальше.

* * *

Холод сменялся палящей жарой. Острые раскаленные иглы проникали повсюду. Белесые клещи, только из огня, с жутким хрустом ломали суставы и дробили ребра. Прозрачный, из закаленного стекла, коловорот со скрипом вкручивался в голову. Сразу в нескольких местах. И сразу же за ним, наваливаясь со всех сторон, Морхольда окутывало колючее снежное одеяло.

Лед ломил все тело, выгибал позвоночник и перехватывал горло. Продирал морозом прямо под кожей, заставлял зубы выстукивать затейливый мотив. Щипцами, обжигающими от толстого инея на них, пытался добраться до самого сердца.

Морхольд, сжавшись в комок, плакал. Слезы, не останавливаясь, катились по лицу. Мешались с потом, пропитавшим и подушку, и одеяло. Горло, сипло хрипя, перехватывало еле слышные стоны. Рот, сухой и трескучий, ныл. Сил дотянуться до большой кружки с водой просто не было. Совершенно.

Его снова скрутило. Морхольд уткнулся в воняющую потом и грязью подушку, вцепился зубами, прокусив наволочку и добравшись до синтетики набивки. Хлопок трещал, наполняя рот мельчайшими волокнами ткани. Изнутри тела, распрямляясь пружиной, начинал выходить вой.

Занавеска отлетела в сторону. Прохладная, не пугающая льдом ладошка легла ему на голову. Чуть позже по лбу прошлось мягкое и ворсистое, смахивая едкий текучий пот.

– Тихо, тихо… – Яна, присев на топчан, гладила Морхольда по волосам. Тот прятал лицо в подушку. Такой стыд! Так перед девушками он никогда не позорился.

– Тихо… – повторила она. – Не надо, не переживай. Это только одна ночь, потом пройдет. Будет слабость, но не будет болезни. Жива знает свое дело. Она уже делает тебе вторую порцию.

Морхольд дико покосился на нее. Вторую? Издевается?

– Смешно… – Яна улыбнулась. – Ты бы себя видел сейчас. Заснешь часов на восемь и не проснешься, пока все не закончится. Там успокоительное.

Морхольд выдохнул. И кивнул на кружку.

– Ой, прости…

Ободок стучал по зубам уже не так сильно. Она ли помогла, или то, что окончательно проснулся, черт знает. Вода согрелась, текла по пересохшему горлу легко и свободно. Выхлебал кружку на пол-литра секунд за пять. Выдохнул и сел. Смотря на то самое ведро. И на Яну.

– Я помогу.

– Выйди, пожалуйста, – Морхольд выдохнул слова как можно быстрее. Сил у него не осталось. – Пожалуйста.

Яна прикусила губу, дернула щекой. И все-таки вышла.

Морхольд оперся о столик, надеясь не сломать его. Встал, пошатываясь. На два шага к ведру у него ушло чуть меньше минуты. А потом пришлось закрыть глаза и не думать ни о чем. Ни о звуках, разносящихся по всему фургону. Ни о запахе. Он больной. И точка. А Яна чудо. И такие девушки не про него. И вообще, у него есть цель.

Он уже снова лежал, когда занавеска дернулась. Слава Ктулху, там стояла Жива. С небольшой склянкой в руке. Спиртом тянуло так, что его даже передернуло.

– Могу поджечь, – Жива усмехнулась, – как абсент в клубах. Помнишь?

– Иди ты… – Морхольда потрясывало, когда снова пришлось садиться. – Чуть не помер.

Она пожала плечами.

– Захотела бы, помер бы. Пей.

Морхольд выпил. И умер. Провалился в вязкую глубокую чернь, изредка пересекаемую синими всполохами. И остался в ней. В коротком, до утра, аду. Его личном аду, где Морхольд оказался в прошлом. В своем прошлом, что так и не случилось. В прошлом, из-за спокойствия и мира которого хотелось плакать. И от его конца тоже. Снова.