Алексей Евтушенко - Бой на вылет

— Отдельный батальон морской пехоты, — сообщила Ксюша. — Их не расформировали. Передислоцировали десять лет назад.

Передислоцировали, надо же какие слова. И она что же, мысли читает? Да ну, ерунда. Дикобразу ясно было, что я думаю об этом. Хотя откуда бы взялся и где нынче тот дикобраз?

Я мог думать о чем угодно. Например, о ней. И даже в первую очередь о ней.

Хорошо. Она просто заметила, как ты повернул голову и прочел табличку. И сделала выводы. Элементарно, Ватсон. Дедукция. Хм. Мало, что красива так ещё и умна?

— То есть, вот так вот все бросили и уехали? — я решил временно оставить вопрос о чтении мыслей.

— Ну почему же? Все, что нужно, с собой забрали. А здания эти, — она махнула рукой, — и так старые уже были. Дряхлые. Еще до войны построены.

— До какой?

Идиотский вопрос. Точно глупею.

— Великой Отечественной. Что здесь было в Гражданскую, я не знаю.

Надо же, она и в истории худо-бедно разбирается. Умеет отличить Великую Отечественную войну от Гражданской. Редкий случай по нашим временам.

На берег моря мы попали через здоровенную прореху в ржавой колючей проволоке, которая опоясывала часть по периметру. Спустились с пригорочка, уселись прямо на теплый, вобравший в себя все солнце прошедшего дня, крупный песок. Я огляделся. Ни людей, ни мусора, который обычно присутствие людей обозначает. Даже пустой пластиковой бутылки — этой неизменной спутницы цивилизации последних десятилетий, не видать. Прямо идеальное место. Там, куда я хожу сейчас, людей не слишком много, это верно, но всё равно раздражает. Люблю безлюдные пляжи. Искупаться, что ли, раз такое дело? Вон какое море — тихое, спокойное, прибой еле шепчет. Сказка.

— Купаться будете? — Ксюша уже стягивала через голову платье.

Ох.

Платье упало на песок, и под ним оказался купальник. Но все равно — ох. Какие бедра, судари мои, а также господа-товарищи, какие бедра! Не говоря уже о груди и всем прочем. Как раз хватило угасающего вечернего света, чтобы успеть рассмотреть. Н-да, а плавки-то я не захватил. Ладно, сойдут и трусы. Благо, они чистые, темно-синие и весьма на плавки похожи. И живота у меня пока, слава богу, даже не намечается. Спасибо гимнастике и долгим пешим прогулкам.

Мы в охотку наплавались в ласковой воде и выбрались на берег, когда на небе зажглась уже далеко не первая звезда. Летом вечера на юге коротки, словно деловой разговор со старым другом, — поздоровались, узнали как жизнь, договорились о встрече, отключились. Но что радует — ночи теплые. Хочешь, ложись спать прямо на песке. Не замерзнешь. И звёзды. Господи, какие же тут звёзды! Доставляют по полной.

Эх, если б не папа, самое время достать бутылку вина и… Но нет, рисковать не будем, подождём. А пока совсем не стемнело, неплохо бы развести костерок. С костерком оно веселее.

Ксюша согласилась, что костер — это очень хорошо и приняла деятельное участие в сборе топлива. В качестве розжига я использовал пару листков из блокнота, который всегда ношу с собой — фиксировать неожиданные писательские мысли, — и очень скоро костер начал жить своей особой жизнью. Костры — они живые. Стоит достаточно долго понаблюдать за ними, чтобы это понять.

— Ага. И писатель здесь. Хорошо.

Я обернулся.

Отец Ксюши стоял в двух шагах и, как мне показалось, улыбался. Надо же, совершенно неслышно подошел.

— Меня зовут Дима, — сообщил я. — Можно Митя.

— А меня — Иван. Иван Сергеевич.

— Как Тургенева.

— Что? Ну да, наверное. Никогда Тургенев мне не нравился. Я Шолохова люблю. Вот это — литература.

Он сбросил с плеч рюкзак и уселся рядом на песок.

— Самое время перекусить, как считаете? Ночь коротка, а на рассвете времени позавтракать не будет.

— Почему? — спросил я.

— Сам поймешь. Если, конечно, увидишь.

— Он увидит, — сказала Ксюша. — И всё остальное тоже. Я знаю.

— Думаешь? — отец коротко глянул на дочь.

— Уверена, — ответный взгляд.

— Да что увижу-то? — не выдержал я. — Призраков? Вы можете толком рассказать?

Они снова переглянулись.

— Ты, Митя, не обижайся, — сказал Иван Сергеевич, доставая из рюкзака еду и раскладывая ее на взявшейся оттуда же газете. — Если мы расскажем, ты не поверишь. Так что тебе решать. Хочешь — оставайся и жди с нами. Хочешь — иди ночевать в гостиницу. Ты ведь свободный человек?

— Надеюсь.

— Нет, так не пойдёт. Свободный или нет?

— Свободный.

— Вот и выбирай.

Надо ли говорить, что я остался?

Мне снилась война. Великая Отечественная. Будто сижу я в окопе где-то посреди степи, а прямо на меня с отвратительным воем пикирует знаменитый немецкий бомбардировщик Ю-87. Он же «юнкерс», он же «штукас» и он же «лаптёжник», прозванный так за неубирающиеся шасси, прикрытые обтекателями. А на обтекателях — сирены, называемые, понятно, иерихонскими трубами. Как же ещё. Дабы оказывать психологическое воздействие на противника. Ох, и воет же, зараза. И впрямь хоть беги. Но сирена-то ладно. Он же, гад, не просто так пикирует, вот-вот бомбу сбросит. А то и не одну. Точность бомбометания, между прочим, у него весьма приличная. За это немцы и ценили… На фиг, пора просыпаться.

Я открыл глаза.

Прямо на меня с отвратительным воем пикировал знаменитый немецкий бомбардировщик Ю-87.

Опа. Сон во сне. Да ещё один и тот же. Матрёшка, ё. Так бывает? Значит, бывает. Одну минуту. А где степь и окопы?

От Ю-87 отделились две чёрные точки и понеслись к земле. Бомбы! Самолёт, продолжая завывать, начал выход из пике.

Твою мать!!

Единственное, что я успел — перекатиться под склон небольшого пригорка, с которого мы ночью спустились на пляж и прикрыть голову руками.

Удар! Второй!

Земля подо мной дважды дёрнулась. От грохота взрывов заложило уши, на спину шлёпнулось несколько камней. Благо, маленьких. Показалось, что кто-то в отдалении закричал, но со слухом были пока нелады.

Я полежал еще немного, потом сел и поглядел в небо. «Юнкерс» уходил на север. Истратил бомбозапас? Маловато будет. Или уже где-то бомбил, а тут сбросил последние? Хотя, что я знаю о бомбовой нагрузке «штукас»? Ничего. Господи, о чём я думаю? Какая, к псам, бомбовая нагрузка? Это же сон. И он сейчас растает. Вот прямо сейчас…

Но таять сон не захотел. Как я ни тряс головой и ни щипал себя за руку, чёртов «лаптёжник» не исчезал. Он набрал высоту и уходил всё дальше и дальше. Скоро совсем пропадет в утреннем небе. Но вовсе не потому, что я прогнал его из своего сна, а самым естественным путем. Его просто не станет видно. Кстати, и впрямь утро. Солнце еще не взошло, но вот-вот. Интересно, где Ксюша и её папа? Если, конечно, они присутствуют в этом удивительно стойком сне. Погоди, Дима, постой. А если это не сон?

Не будь идиотом. Тогда придется предположить, что ты сошёл с ума. Тебе это надо?