Макс Мах - Хищник [СИ]

"Кто?!"

Че трижды пробил защиту Ши, и трижды не посмел пресечь линию ее жизни. Что-то великое происходило сейчас на арене Отцовского поля, что-то настолько же важное, как жизнь бессчетных поколений, карабкающихся из тьмы прошлого в слепящее сияние будущего. В четвертый раз – они с Младшей О взлетели метров на пять вверх, и зависли на мгновение, обмениваясь ударами – Че "протянул" правую руку и снял указательным пальцем каплю прозрачного пота с виска женщины. Когда, приземлившись на чуть спружинившие доски дуэльного круга, господин Че слизнул пот с кончика пальца, ему показалось, что Айн-Ши-Ча ударил его по голове своей алмазной булавой.

Потрясение было настолько сильным, что господин Че лишь в последнюю шестнадцатую такта остановил ладонью мизинец Ши, устремленный ему под челюсть. Но уже в следующее мгновение он вполне овладел собой и, легко блокировав связку из семи "разматывающихся" ударов, поймал паузу. Искусство это было смертельно опасным, и в нынешние времена мало кто из наставников брался обучать танцоров древним манерам. Но у господина Че были лучшие учителя в империи, и он происходил из рода, который по древности мог соперничать с королевским домом Ахана. Поэтому Че поймал паузу и "вошел" во внутреннее пространство Ши'йя Там'ра О не для того, чтобы убить женщину, а для того, чтобы остановить поединок.

– Я прошу вас остановиться, мерайя, – сказал он шепотом и, не размыкая губ, чтобы никто не смог услышать или увидеть произнесенных слов.

– Зачем вы…? – спросила она, глядя ему в глаза и не нанося удара.

– Я заподозрил, что это должно быть божественно, и не ошибся, – ответил он.

– Хотите попробовать губы? – Ее глаза были серьезны. Она не шутила.

– Хочу, – признал он и поцеловал Младшую О в полные, великолепного рисунка губы.

– Я прекращаю свой Подвиг, – объявил он на охотничьем языке, оторвавшись от губ женщины и чувствуя, что еще немного и не сможет контролировать "новую жизнь", родившуюся внезапно в его холодном сердце. – Я прекращаю Подвиг, потому что Любовь сильнее Смерти, и в искупление нарушенного обета выплачу храмам Айн-Ши-Ча и Айна-Ши-На пени в размере миллиона золотых пледов каждому.

7. Дарья Телегина

18 января 1930 года, борт торговца "Лорелей"

С утра Грета гоняла ее на тренажерах. Подняла, как обычно, "ни свет, ни заря", то есть без четверти четыре по корабельному времени. Посмотрела этим своим жутковатым взглядом с прищуром, от которого мороз по коже, порекомендовала ложиться спать вовремя, и погнала. Пробежка – десять километров, и не абы как, а "со всей дури" и на пределе выносливости. До седьмого пота, до спазмов в икроножных мышцах, и колотьбы в боку, но хорошо хоть не до смерти. Вспоминалось классическое: "загнанных лошадей пристреливают, не правда ли"?

"Святая правда!"

Потом бассейн, – три километра пятью стилями, – массаж, а массажистами выступали по очереди Феликс и Феона. И, наконец, тренажеры, в которых, если не летишь и не стреляешь, то крутишься во все стороны, получая быстро меняющиеся нагрузки на все группы мышц подряд, даже на такие, о которых Дарья, как о мышцах, и не думала никогда.

– Неплохо! – констатировала Грета, просмотрев результаты очередных истязаний. – Но и не хорошо. Такими темпами нам года два понадобится, чтобы вылепить из тебя приличного человека, а летим не сегодня-завтра. Идеи есть?

Идей у Дарьи не было. Зато в избытке накопилось горького отчаяния, вызванного печальным разочарованием в себе любимой и ощущением сокрушительного фиаско. И неспроста. Имелись причины, как говориться, и отнюдь не второстепенные.

По сути же, первые дни "на борту" вспоминались теперь как какие-нибудь "римские каникулы" с итальянскими ловеласами и французским шампанским. Ведь все познается в сравнении, не правда ли? И то, что последовало за "незабываемой" встречей в Венеции, уже не слишком походило на праздник, который "всегда с тобой". На будни, – даже самые серые, – впрочем, тоже. Это и нормальной-то жизнью назвать, язык не поворачивался. Сплошная учеба – занятия и тренировки, нотации и наставления. И никакой личной жизни к тому же, потому что забрезживший было в Венеции "рассвет" так – сука! – и не наступил. Той же ночью, едва вернулись на "Лорелей", Марк исчез, и время с Дарьей с тех пор проводила одна лишь Грета.

– Нам девочкам проще будет договориться, – сказала она, появившись в кедровой гостиной тем памятным утром, и только Богу известно, что она при этом имела в виду.

А на деле, все сводилось к простой истине: совершенно неожиданно для собой себя Дарья снова вернулась в детство, превратившись – одним мановением перста какого-то злобного бога – в беспомощную девчонку, неспособную ровным счетом ни на что. Она-то думала, что умница и красавица. Что сильна и победительна настолько, что способна "заездить до смерти" не то, что любого мужика, но и весь мир в придачу. Ан, нет! Беги, девонька, куда взрослые велели, скачи и веселись, благо есть где, но не блажи, потому как экспериментально доказано – слаба аки младенец в люльке и ни фига по жизни не умеешь. Ни драться по-человечески, ни с машинами обращаться, тем более, с людьми. То есть, сплошное разочарование в самой себе и своих "немерянных", как казалось еще недавно, способностях. Крах, одним словом, и крушение надежд. Не утешала даже математика, которая многие годы являлась для Дарьи "светом в окошке" и "лучшим подарком на именины". А выяснилось это так.

Местное подобие электромеханических аналоговых машин, называвшееся попросту Вычислителем, было куда "умнее" любой известной Дарье машины – даже Гёттенгенского "Большего Умника". Казалось, вычислитель мог все, но на самом деле, как небрежно объяснила Грета – всего лишь очень многое. Мог, например, рассказывать истории – человеческим голосом и на бесчисленных языках, – и показывать фильмы совершенно невероятного качества, цветные и объемного изображения. Умел и обучать, то есть учить, как делают это гимназические наставники и университетские профессора. И, разумеется, это его умение показалось Дарье весьма соблазнительным поводом расширить свои и без того немалые, говоря без ложной скромности, познания в математике и разнообразных технических дисциплинах – от сопромата до теории машин. Однако вскоре выяснилось, что начинать обучение придется с азов. Высшие разделы математики, в которые Дарья бросилась, как изнывающий от зноя путник бросается в прохладные воды реки, оказались ей попросту не по силам. А то, что пришлось все-таки по плечу, Вычислитель высшей математикой не считал, ну или считал, но только в первом приближении.

Тем не менее, Дарья не отчаивалась. Вернее, отчаивалась – чего уж там! – и даже рыдала иногда от собственного бессилия в подушку, но, в конце концов, все-таки возвращалась к вычислителю, как лошадь в стойло, и предпринимала очередную попытку "прыгнуть выше головы". Чаще всего, впрочем, усилия ее пропадали втуне, заканчиваясь ничем, чего и следовало ожидать. Выше головы не прыгнешь, не так ли?