Глен Кук - Теневая Линия. Ловцы звёзд. Звёздный Рубеж

Кто я? Что я?

Я — побочный сын Теневой Линии. Эта раскаленная солнцем каменная гряда с зубчатыми краями — мой третий родитель.

Ты никогда не поймешь ни меня, ни Теневой Линии, не зная моего отца. А чтобы узнать Гнея Юлия Шторма, нужно узнать нашу семью с ее запутанными отношениями и долгой историей. Чтобы знать нашу семью…

И нет конца этой цепи. Это словно круги, расходящиеся на воде. Необозримой рекой течет рассказ, ведущий к Теневой Линии и ко мне. Из незаметных с виду событий-притоков слагается ее поток.

Если сузить до предела диафрагму объектива, в ней останутся те, кто сделал меня таким, как я есть. Этот рассказ — о них. И еще — о людях, которые, наложив на них свой отпечаток, предопределили, каким я стану.

Масато Игараши Шторм

Где-то в недрах Железной Крепости, в поблескивающем металлом кабинете, откинулся в огромное мягкое кресло Гней Шторм. Он сидел, уронив голову на грудь, прикрыв единственный зрячий глаз. На усталое лицо упали длинные седые волосы.

Билось и металось в нескончаемом танце пламя камина, причудливое действо разыгрывали свет и тьма на бесценных коврах ручной работы с древнего Востока Старой Земли. Среди закопченных балок, подпирающих каменный потолок, играли слагающиеся в расплывчатые образы дрожащие тени.

Кабинет Шторма был крепостью в крепости, цитаделью ее души, бастионом ее сердца. Вдоль стен тянулись стеллажи с редкими изданиями. Череда столов была завалена книгами его коллекции и бумагами его подчиненных. Иногда заходил безмолвный клерк, клал папку с докладом напротив чьего-нибудь места и тут же исчезал.

Два волкодава, мутанты размером с шотландского пони, рыскали по комнате, принюхиваясь к теням, и один из них утробно ворчал. Никогда не кончалась охота на врага.

И никогда не приносила успеха. Враги Шторма не рисковали проникать в его дом на астероиде.

В кабинет влетело что-то черное размером с сокола и грузно плюхнулось возле Шторма, разметав по столу листы бумаги и само испугавшись их шелеста. Тело, похожее на игрушечного птеродактиля, обволокла темная пелена.

Это был вороноящер, ночная летучая ящерица из болот Сломанных Крыльев. Темная пелена была псионически генерируемой защитной окраской.

Вороноящер склонил голову, глядя красным, способным видеть во тьме глазом на второго вороноящера, сидевшего в расселине скалы за спиной у Шторма. Другим глазом он смотрел на хозяина.

Шторм не шевельнулся.

Вороноящер выжидал.

Самому себе Гней Юлий Шторм виделся человеком на склоне лет, конец которого уже не за горами. Было ему почти две сотни лет. Последние достижения медицины и технологии омоложения давали ему держаться на уровне сорока пяти биологических лет, но ни врачи, ни приборы не могли омолодить дух.

Палец Шторма остановился на строчке древней священной книги. Потом он задумался, книга упала и закрылась. «Время рождаться и время умирать…»

В комнату бесшумно скользнул молодой парень в черной флотской форме, невысокий и худой, и застыл по стойке «смирно». Хоть он и бывал в этом кабинете тысячу раз, но всегда восточная невозмутимость сменялась на его лице выражением благоговения.

«Такая роскошь, столько сокровищ! — подумал Маус. — Но что они, как не Смерть, таящаяся за маской кованого золота?»

И тут же о своем отце: «До чего же он устало выглядит. Почему они не оставят его в покое?»

Не могут. Пока жив Ричард Хоксблад — не смеют. А потому когда-нибудь Гней Шторм отправится на свое последнее поле битвы и найдет там смерть без воскрешения, как написано на роду каждому кондотьеру.

Шторм поднял глаза. Лицо его было усталым, но по-прежнему выдавалась волевая челюсть, признак силы. Струя вентилятора шевелила седые пряди.

Маус тихо вышел, поддавшись нахлынувшей на секунду глубокой грусти. Он чуть ли не обожествлял отца, и ему было больно видеть, как тот страдает, загнанный в западню. Маус вышел и отправился искать полковника Вальтерса.

Гней открыл единственный зрячий глаз и глянул в сердце своего королевства без государства. Увидел он не золотую маску смерти, а зеркало, отражавшее Шторма, которого не знал никто.

Не только книги хранил его кабинет. Одну из стен занимала коллекция оружия, в которой шумерская бронза соседствовала с многоцелевыми пехотными доспехами новейшего образца из закаленной стеклостали. В освещенных ящичках красовались редчайшие образцы фарфора, серебра и резного хрусталя. В других хранился старинный веджвуд [1] фарфоровые изделия английской фабрики Веджвуд. — Примеч. пер. . В третьих — клад старинных монет в обитых бархатом шкатулках.

Приливы и отливы истории увлекали его за собой. Ему нравилось собирать обломки, выброшенные на берег волной времени.

Но скрыться во вчерашнем дне он не мог. Время просачивалось между пальцами, словно вода.

Вентиляция разрегулировалась, и бумаги на столе шелестели под струей воздуха. Знамена под потолком шевелились от легких прикосновений призраков. Среди них были старые. Одно некогда сопровождало Черного Принца в Наваретт. Другое рухнуло в самый разгар битвы при Пуатье. Однако большинство являло собой вехи биографии самого Шторма.

Они висели в ряд, шесть одинаковых полотнищ титановой ткани. Над ними на темном поле щита, усыпанном алыми каплями, пикировал наискось слева направо ястреб. Рядом с гербом Плантагенета все эти экспонаты выглядели скучными и маловыразительными, но это была память о днях славы Железного Легиона.

Эти трофеи Шторм захватил в битве у своего Генриха Транстамаре, Ричарда Хоксблада. И от каждой победы ему было не больше радости, чем Эдварду — от победы над Педро Жестоким.

Ричард Хоксблад был признанным мастером искусства кондотьера. Пять знамен Легиона угодили в его коллекцию. Трижды схватка завершалась вничью.

Шторм и Хоксблад считались лучшими капитанами — королями наемников, принцами частных войн, которых журналисты называли «Бароны-разбойники тридцать первого столетия». На протяжении вот уже десяти лет они дрались исключительно друг с другом.

Лишь Шторм и его талантливые соратники могли разбить Хоксблада. Только такой гений, как Хоксблад, способен был выстоять против Железного Легиона.