Виктор Точинов - Мечты сбываются

Перевернули – и впрямь щель, мясистая такая, влажная, сокращающаяся. Но пользоваться охотников не нашлось, потыкали туда веткой, огурец дергался забавно.

Рнаа умирало, убиваемое атмосферой, перенасыщенной кислородом сверх предела и лишенной газообразных сернистых соединений, необходимых для дыхания акраани. Оно потеряло сознание и не меняло цвет, окрасившись в тускло-розовый, в цвет смерти, и не понимало, что с ним делают, и реагировало на все усилия контактеров рефлекторно. И рефлекторно выпустило струю белой жгучей жидкости, когда обломанный конец ветки воткнулся особенно глубоко.

Струя ударила далеко и сильно и угодила на рожу Коляну: тот старательнее всех изгалялся над огурцом.

Колян взвыл, стряхнул белую гадость с лица, проморгался – и тут же схватился за штыковую лопату.

Хрясь! – лопата рассекла огурец почти пополам, и в стороны полетело вовсе уж мерзкое и вонючее.

Рнаа погибло именно так, как и мечтало некогда, наивной личинкой в бассейне инкубатория, – на фронтире, на переднем крае наступления на галактический хаос… И там же, на фронтире, было похоронено. Вернее, слегка присыпано землей – чтоб не марать подошвы и не поскользнуться на мерзкой жиже.

Он послонялся по дому, не зная, чем заняться после неудачной охоты. На учебу ехать смысла нет – сейчас у электричек перерыв, а как закончится, так только к концу учебного дня и доберешься… Телик давно пропит, а комп изначально был несбыточной мечтой.

Олежка находился в доме один. Отец мелькнул было и усквозил куда-то, целеустремленный и деловитый: видать, имелась у него нешуточная надежда раздобыть на выпивку.

Мать же Олежка не видел уже дней десять, вроде та укатила проветриться в Мгу, да там и зависла: обычное дело, бухает и блядует. Мать в последнее время совсем пошла вразнос и давала уже не за бутылку, как недавно, – за стакан, пусть даже самого отвратного пойла. Страшна стала, как атомная война, и Олежка надеялся, что долго она не протянет. Отец иное дело… этот еще небо покоптит, здоровье вообще и печень в частности родитель унаследовал от предков на диво крепкие. А жаль.

Не зная, чем заняться, он прилег поспать: ночью толком не выспался, взбудораженный возможной сбычей последней мечты.

Прилег в одежде, он часто спал в одежде – снятую могли унести и пропить, – и был разбужен стуком в дверь, а за дверью оказалась Танька.

Он удивился: она никогда здесь не бывала и от всех приглашений отказывалась. А тут вот сама… и адрес у кого-то разузнала…

Олежка приготовился оправдываться за пропущенный день: Танька училась куда лучше, и пыталась подтянуть его, и за прогулы спуску не давала, характер у нее порой проявлялся жесткий… стервозный характер, как определял его Олежка, сам понимая, что не совсем прав.

Но Танька ничего не сказала о прогуле, ни словечком не попрекнула. Завела о другом, с порога огорошив:

– Я с родителями поговорила… ну, про тебя… и отец сказал…

Она замолчала. Олежка только сейчас сообразил, что голос у Таньки подрагивает неспроста. И глазки поблескивают неспроста тоже, и вообще красные, и нос припухший, видать, плакала.

Назревало расставание… Олежка и сам мог без труда сформулировать суть родительских слов, сказанных Таньке: нехрен водиться с апраксинской жертвой пьяного зачатия, добром не закончится. А Танька отца уважала, и заслуженно: работал тот на заводе и зарплату до дома доносил, а если пил, то в праздники и в меру.

Танька вдохнула глубоко, выдохнула и сказала-таки:

– Он сказал, чтоб ты к нам переезжал… нельзя тебе тут… Ну, чтоб насовсем переезжал. Жить вместе будем. Ну, в общем… по-настоящему вместе… Ты согласный?

Олежка стоял, как кастетом пришибленный. Разинул рот, а прикрыть забыл. Мечтал о всякой херне, а тут такое… Само свалилось с неба, взамен подбитого гуся. Плевать на трах, как она скажет, и сколько скажет, так и будет…

Но он вырвется отсюда. Не дожидаясь армии, за полгода до армии начнет жить, как человек. У него не было слов, чтоб выразить все, что думал.

Потом он понял, что слова надо сыскать, и срочно, потому что глаза у Таньки блестят все сильнее, и она явно собирается зарыдать. Не поняла, дура, его ошарашенного молчания, думает, что он способен выбрать здешнюю как бы жизнь…

– Согласный, ясный пень, – сказал он торопливо.

И добавил глупое, призванное скрыть то, что он думал, но не умел сказать:

– Хоть в комп наконец наиграюсь…

Она все-таки зарыдала, но у него на груди. Олежка понял, что мечта сбылась. Не там, не на четвертом этаже во время дискотеки, фигня была там, а не сбыча мечт… Мечта вообще сбылась… он не понимал, как даже в мыслях все точно выразить, но знал наверняка: сбылась.

А гуси пусть летают…

Спросил, когда переезжать, и получил ответ: да хоть сегодня, Танька боялась ждать лишнего. Да и он не видел причин медлить и сказал, что сейчас соберется.

– Ты это… давай-ка на станции меня подожди… – скомандовал он, но заметил, что невзначай, абсолютно того не желая, копирует интонации отца, обращавшегося к матери, и закончил так, как отец никогда не говорил, – объяснил и растолковал:

– Если мои вдруг вернутся, говна до небес навалят, и тебе заодно прилетит.

– Я невдалеке подожду, – сказала Танька твердо. – Вон там, у берез. Собирайся быстрее.

Олежка понял, что, как у отца с матерью, у них с Танькой не будет… Но лишь порадовался тому.

…Собраться труда не составило. Живя с двумя алкоголиками, тащившими из дома все, многочисленными пожитками обзавестись трудно.

Выходя, он напоролся на отца и удивился.

Отец уже успел принять на грудь, и не слабо, но Олежку удивило не это: кошелка в родительской руке была полным-полна бутылок водки, да не паленки, а дорогой, магазинной… Чудеса. Совсем недавно он бы подумал с надеждой, что отец ограбил магазин или сотворил что-то вроде того и может присесть надолго.

Теперь стало все равно, и Олежка собрался пройти мимо, проигнорировав родителя.

Они в последние времена игнорировали друг друга, и, наверное, сейчас Олежка имел шанс тихо и мирно исчезнуть из отцовской жизни, но не сложилось: Денис Васин как раз дошел до той стадии опьянения, когда жизненно необходимо до кого-то докопаться.

– Куд-да?! – спросил он нехорошим голосом, до боли знакомым и памятным.

Олежка, мгновенно передумав, вломил отцу со всей мочи – прямым в рожу, как лупцевал Бубна, и даже сильнее.

Денис не рухнул, но оттого лишь, что впечатался спиной в стену. Сыновний кулак разнес ему лицо и выбил два передних зуба, а может и больше, но выплюнул Денис вместе с кровью только два.

Кошелка тоже отлетела и ударилась о стену, бутылки разбились, и от густого водочного духа Олежка чуть не сблевал.