Дмитрий Ермаков - Метро 2033: Третья сила

– Великий Ван! – повторил буддист, продолжая посмеиваться. – Надо же, Великий Ван. Думается, Сяо Яо, светлая ему память, меня так называет, верно? На самом деле, точнее было бы сказать: «Великий болван». Вот это про меня.

– Но вы – философ? Да или нет? – спросила Лена, дождавшись, пока Данзан успокоится и перестанет вздрагивать от смеха.

– А это уже слова Бадархана, верно? – усмехнулся Данзан. – Увы, Будда тоже ошибается. Во время ученых споров я обычно хранил молчание. Много водилось на нашей станции «мудрецов», – последнее слово он произнес с саркастической усмешкой. – Спорили до хрипа. Клоуны. Я предпочитал оставаться в стороне, а если и говорил, то только цитировал самого Будду. С его изречениями спорить не решался никто. За это меня уважали. Но, говоря откровенно, из меня философ, как из Невы Амазонка. Ни одной дельной мысли мой мозг так и не породил. Увы-увы. Чужих идей много, своих – нет, хоть тресни.

– Тогда кто вы?! – воскликнула Рысева, схватившись за голову.

– А это важно? – устало поинтересовался Данзан. – Обязательно надо навесить на человека ярлык? Назвать – значит ограничить.

– Я все же не очень вас понимаю, – Лена не хотела так легко сдаваться. – Одни люди называют себя христианами, другие – мусульманами.

– Третьи – адептами культа летающего макаронного монстра, – в тон ей отвечал философ, опять надевая маску ироничного равнодушия. – Ты будешь смеяться, но и такие ребята были. Четвертые выбрали в качестве божества кактус. Пятые еще какую-нибудь фигню. Ну, а я – просто человек. Без ярлыков.

И он опять замолчал.

Теперь Лена начала понимать, почему Данзан вызывал у окружающих восхищение, граничащее с обожанием. Он почти всегда молчал, открывая рот только в самом крайнем случае. Никому не делал замечаний, не учил жить, не корил и не лез в чужие дела. Именно поэтому все вокруг проникались к Доржиеву уважением.

«Легко, оказывается, выдать себя за мудреца», – усмехнулась Лена, но мигом приструнила разыгравшееся остроумие. Обидная реплика так и не сорвалась с ее губ. За считаные секунды промелькнули перед девушкой почти все люди, которых она знала. Сталкеры, врачи, учителя, караванщики, купцы. Богатые, бедные. Грубые, вежливые. Самые разные люди. Роднило их, наверное, только одно: молчать тогда, когда нужно, не умел никто. Данзан пошел иным путем – он делал это почти всегда.

«Интересно, сколько я смогу сидеть тихо, если дам себе зарок? – задумалась девушка, и пришла к неутешительному выводу: – Очень недолго. Характер такой».

Данзан тем временем произнес, задорно подмигнув девушке:

– Сложно, правда? Есть немного. Ну, а вот ты, к примеру, кто?

Ответ готов был сорваться с губ, но в последний момент Лена засомневалась, стоит ли упоминать сейчас Оккервиль. Рысева сожгла все мосты, связывающие ее с правобережным Альянсом, а значит, уже не являлась в полной мере его гражданкой. Да и вряд ли тут, на краю обитаемого мира, слышали про какой-то Оккервиль. Назвать себя врачом язык у Лены тоже не повернулся – не вышло из нее медика. Оказать первую помощь Борису, поранившему руку, она могла, но на большее едва ли была способна.

– Вот видишь. А религию какую исповедуешь? – не дождавшись ответа, Данзан задал следующий вопрос.

И снова Лена промолчала. О своей религиозной принадлежности она никогда толком не задумывалась.

– Мы с тобой, выходит, братья, – засмеялся мудрец. Смех у него оказался необыкновенным, мягким, мелодичным, точно звон маленького колокольчика.

– Ты просто человек. И я тоже. Но я понял твой вопрос. Я… – Данзан на миг задумался, а потом выдал с торжественным видом: – Я буддадасист-дандоронист! Что, впечатляет? Ха-ха. Да. Звучит. Жили на свете два философа, один из Таиланда, второй наш, питерский. Учение Буддадаса Бхикху [48]… Не пытайся сама произнести. Так вот его учение сводится, если кратко, к следующему: все проповедники говорили, по сути, об одном и том же. Значит, религиозные войны – полный бред, чисто политические игры. Это первое. А второе: религии утонули в обрядовой мишуре, а о вере как таковой просто забыли. Какая, в конце концов, разница, сколько у тебя статуй Будды и сколько изречений ты выучил наизусть, если в душе – пустота? Произошла своего рода подмена.

– Но посчитать поклоны проще, чем заглянуть в сердце, – заметила Лена, задумчиво кивая головой. Нечто подобное ей приходилось слышать и от Бориса о христианстве.

– Именно, – согласился Данзан. – Ну вот, а Буддадаса попытался вернуться к истокам, занялся медитацией, запретил своим послушникам общение. Любое. Слишком строго, скажешь? Может быть. Но знаешь, мне на острове, пока один жил, очень пригодилось. С кем тут общаться, кроме белок? Второго моего Учителя зовут… Звали Дандарон Бидия [49], – продолжал мудрец свой неторопливый рассказ. – Настоящий мужчина, скажу я тебе. Прошел через сталинские лагеря. Вытерпел унижения, побои, но не сломался. Потом Дандарон говорил, что именно на каторге достиг фантастических духовных высот. В обычной жизни о таком он не смел и мечтать.

– Потому, что боялся терять время? – предположила Лена, с искренним интересом слушавшая историю о мужественном философе.

– Точно. А еще в бараке вместе с ним жили десятки мудрых людей: ученые, философы, священники. Их всех посадили примерно в одно время и по одной статье. Вот он у них и учился. Дандарон тоже считал, что буддизм закоснел, превратился в некую «вещь в себе». Он пытался сочетать буддистское наследие с европейской философией, с последними достижениями науки… А я, – тут Лена в первый раз уловила в словах собеседника гордость, – совместил оба этих учения.

– А что… А что эти ваши мудрецы говорят на тему любви? – собралась с духом девушка и задала, наконец, главный вопрос, ради которого она и затевала этот разговор.

Данзан устремил на нее долгий, проницательный взгляд. Зрачки его слегка поблескивали в узких щелочках-глазах. Потом он молча протянул ей свою грубую, шершавую ладонь, покрытую мозолями. Поколебавшись секунду, девушка тоже протянула руку. Короткие пальцы Доржиева оказались сильными и нежными одновременно, они крепко сжали ее маленькую ладошку. После этого Данзан плотно закрыл глаза и застыл, точно изваяние. Лена терпеливо ждала.

Девушке некуда было спешить. Остался за спиной мучительный бег по кривым ходам безумного, страшного лабиринта. Впереди лежала прямая, ровная дорога, терявшаяся в туманной дымке. Что ждало ее впереди?..

Рысева надеялась, что этот непостижимый человек, неожиданно возникший на ее жизненном пути, поможет ей разобраться в себе, в своей душе, в своих чувствах.

– Значит, ты спрашиваешь о любви? – заговорил, наконец, Данзан Доржиев, отпуская руку девушки. – Без любви нет жизни. Так сказал великий Конфуций. А китайский народ породил чудесную поговорку: «Проси любви – она отнимет лишнее и даст то, чего не достает».