Владимир Свержин - Страж Каменных Богов

– Кэйт скоро будет здесь. Она на вельботе. Я развяжу вам руки и ноги, но вы сидите, как будто по-прежнему связаны, пока не сможете нормально двигаться. Когда сможете, скажите, я передам вашей подруге, она спустится пониже и подберет нас.

– Поскорей бы, – буркнул Макгвайр.

Чингиз не стал углубляться в переговоры, его тревожило совсем другое: удастся ли Двузубому незаметно уйти от бывших соратников. Те ведь тоже были не дураки побегать и пострелять в цель.

Но вот бестолковая пальба закончилась. Должно быть, раздосадованные неудачей Несокрушимые добежали до края болота, простирающегося на многие километры к востоку, и теперь несолоно хлебавши возвращались обратно. Но кроме них оставались заозерные охотники, известные своей меткостью. Они по-прежнему занимали свои места в развилках окрестных деревьев. Одно неловкое движение, нетерпеливый рывок – и одиннадцать трупов останутся лежать вокруг столба, прежде чем успеют осознать цену ошибки.

– Ну что? – прошептал Чингиз. – Готовы?

– Вполне, – отозвался капитан Макгвайр. Остальные десантники чуть заметными кивками подтвердили его слова.

– Кэйтлин, твоя очередь, – проговорил Чингиз в сетчатый диск шлемофона.

Ночь вдруг осветилась ослепительным пламенем. Снайперы на деревьях и возвращающиеся на свои позиции Несокрушимые увидели, как в один миг лес вспыхнул ярким огнем и пламя в единый миг перебросилось на спины «козлят». Первой мыслью Арсланова воинства было начать гасить пламя, но отыскать узкую безопасную тропку между рядами собственных ловушек, да еще впотьмах… На такое и среди бела дня не всякий бы отважился. А потому Несокрушимые безмолвно наблюдали, как вся окрестность затягивается густым черным дымом, трубой восходящим к небу, как сгорают в очистительном пламени злокозненные иноверцы, слуги демона. Не иначе это сам Пророк решил покарать гнусные исчадия в человеческом образе.

Затем дым и яркие огненные языки вдруг пропали. Не развеялись, не угасли, а именно пропали в единый миг, как будто приснились. Лишь у столба, даже не тронутого копотью, валялись разрезанные веревки.

– Хорошо получилось, – констатировал Чингиз, подняв забрало шлема. Вельбот парил над лесом, и поднятые на борт десантники радостными воплями, достойными африканских шимпанзе, приветствовали свое освобождение. – Теперь на болото, забрать Двузубого, и можно сообщить об успехе.

– Кого нам благодарить? – Капитан Макгвайр бросился к спасителю, чтобы немедленно пожать ему руку, а также похлопать по плечу, обнять и произнести некоторое количество подобающих случаю высокопарных слов.

– Я – Чингиз, сын Аттилы, – сухо ответил тот. – Эргез, тот самый, которого вы ищете, чтобы воевать на его стороне, убил моего отца и прислал его труп вам в качестве подношения.

Командиры двух полусотен и командир сотни, несшей дежурство вокруг «козленка», стояли перед Арсланом, сыном Айшата, понурив головы. Каждый из них понимал: будь на месте командира сам Эргез, подобная оплошность стоила бы им головы.

– Вас обманули, как глупых детей! – раздраженно цедил полководец, расхаживая по убогому жилищу. – Вот он, – военачальник ткнул пальцем в своего малолетнего ученика, – тут же сообразил, что все подстроено. Кто сделал первый выстрел? Почему вы гнались за этим демоном?

– Мы опросили всех, – сконфуженно ответил сотенный командир, – все клянутся именем Аттилы, что первым выстрелил не он и побежал вдогон тоже.

– Ну хорошо, это я еще могу понять. Тогда на берегу пропало снаряжение одного из наших парней. Вероятно, им и воспользовался враг. Я даже подозреваю, кто этот враг, хотя в толк не возьму, что могло побудить его стать на столь губительный путь. С чего это вы решили, будто демон в своем обличии вот так прямо, не скрываясь, пойдет освобождать своих прислужников?

– Пули для него неопасны, – напомнил один из полусотенных. – Чего сторожиться?

– Опасно недооценивать противника. – Арслан подошел вплотную к командирам. – Опасно и глупо. С сегодняшнего дня вы трое возвращаетесь в строй, – отрезал он. – Командиров я назначу позже.

Проштрафившиеся вытянулись, радуясь необычно легкому наказанию за такой крупный промах. Полководец отвернулся от них, демонстрируя им абсолютное пренебрежение.

– Эй! – подозвал он воспитанника. – Беги к командиру дозорных, пусть отправит людей проверить, стоят ли, как прежде, дома на поляне. Если да…

Он хотел еще что-то добавить, но один из сотенных командиров, составлявших его свиту, с поклоном приблизился, протягивая Арслану записку, скрепленную печатью ньок-тенгера.

– Властитель прислал сюда птицу.

Полководец, чуть поморщившись, взял аккуратно свернутую бумагу. Прочитав, молча скомкал послание и пробормотал себе под нос:

– Час от часу не легче.

Шерхан въехал на холм – поросший сосновым лесом огрызок съеденной временем горы. Его мощный гнедой жеребец чуял настроение хозяина и двигался предельно тихо. Шаг его не разбудил бы и змеи, дремлющей среди камней.

С самого рассвета дурные предчувствия не покидали старого воина. Сперва он считал, что это ноющее, будто дыра между ребрами, чувство – тоска по ушедшему в небеса Аттиле. Он всегда был искренне привязан к этому страшному в своем величии человеку. Всегда служил ему не из страха, не из жажды возвышения и власти. Он, как никто другой, понимал: отрицать волю мудрого спасителя земных народов, переживших Тот День, – величайшая неблагодарность. А уж тому, кто обрел веру и смысл нелепого своего пребывания меж небом и землей, так и вовсе предначертано служить Пророку.

И вот сейчас, оставшись наедине с мыслями, тяжелыми, словно небосвод в пору снежных буранов, он вдруг понял, что его тревожит: не смерть Вождя, не ссора в походном дворце Эргеза, лишившая его заслуженной власти над правоверными. Да, это тоже было правдой, но поедом грызло новое чувство, неподвластное окрику его железной воли.

Он вдруг ощутил себя чем-то ветхим и бесполезным вроде рваного сапога, найденного в развалинах выгоревшего Бунка. Некогда он был лучшим, а теперь стал только напоминанием об иных временах, безвозвратно канувших в прошлое.

Он пытался отогнать от себя уныние. Что за блажь?! Тысячи подданных свято почитают его, ждут повелений, без колебаний готовы идти в огонь и в воду по слову, по мановению его руки. Чего это вдруг он записал себя в обветшалый хлам? Многие ли еще и сегодня в силах выдержать его удар? Ум по-прежнему ясен, и воля не ослабла. Нет, нет, реальность не такова, как это представляется в минуты печали! Конечно, сердце рвется в клочья от того, что некому преподнести, как в минувшие времена, плоды своих побед, не от кого принять скупую, и оттого еще более драгоценную похвалу.