Дмитрий Глуховский - Метро 2035

– Не понимаю.

– Это хорошо. А я готов объяснить. Пойдем-ка пройдемся тут. Без штанов, правда, не очень будет все-таки. Эй! Человек!

Прибежал суетливый официант в бабочке, седой и усатый. Бессолов ему приказал с себя снять портки и рубаху, чтобы гостя одеть. Артем потребовал свою одежду, но ему сказано было: все сожгли. Тогда согласился на черно-белый наряд, кроме уж бабочки. Официант, подрагивая седовласым животиком, стоял смирно. Ангельскую кровь врачица отцепила, прокол в руке заклеила пластырем.

Алексей Феликсович поднялся, утер губы салфеткой; отчалили от стола.

– Очвпечтлён! – попрощался с Артемом боров.

Пошли, здороваясь, между упитых и засыпающих на пиру: Кондрат Владимирыч, Иван Иваныч, Андрей Оганесович, и прочие.

– Кто они? Кто эти люди?

– Прекрасные люди! – заверил его Бессолов. – Лучшие!

Вышли на лестницу.

– Значит, – Алексей Феликсович обвел пространство рукой. – Был вопрос. Почему советская символика. Отвечаем. Тут у нас раньше, до того, как все стряслось, располагался Московский музей «холодной войны». Частный музей. Но! Находился он в настоящем правительственном бункере времен этой самой «холодной войны». Бывший так называемый ГО! То есть – государственный объект. Как-то его там приватизировали, не пойми как, в бурные девяностые, не важно. Затопленный, загаженный, заброшенный. Потому что в то время нам всем казалось, что бункеры эти более никому не пригодятся. Далее его уже новые хозяева оформили на свой ностальгический вкус: вот эти знамена, звезды красные, серпы-молоты, и прочая, и прочая. Как бы с намеком на СССР, но на такой вот нэпманский лад. Сделали прекрасный ремонт, за что им большое спасибо. Так сказать, приняли с сохой, а оставили с атомной бомбой. Собрали любопытную экспозицию исторических артефактов и стали водить сюда иностранных туристов. Но когда случилась Третья мировая, им живо напомнили, что значит это «ГО», и кто тут настоящий хозяин, а кто временщик. Потому что тем, кто тут побывал, уже, конечно, в настоящие ГО не хочется. Там скуповато все, без этого вот шика. Все-таки частные руки – это частные руки. Ну и стилистика величественная, дух захватывает. Глядишь на это знамя – и вспоминаешь, как наша великая держава грозила всему миру. Так что мы тут не стали ничего менять. И стильно, и патриотично, и уютно.

Зайчики от стеклянного шара щекотали красное знамя, играли с гербом.

– Но ведь Красная Линия… Они под этими флагами… Людей на пулеметы! Сейчас, на Комсомольской! Вчера! Неделю назад! У меня! Ребенка… На руках… Не моего… Но…

– И что, позволь? Мы тут ни при чем.

– Это ведь вы заставили Мельника патроны им отдать! Ганза! Там, на Комсомольской, Москвину! – Артем наконец пробудился.

– Во-первых, мы – не Ганза. Во-вторых, мы никого не заставляли. Патроны эти наши. А Орден – просто инкассаторская служба. Москвину причиталась компенсация за действия Рейха. А что уж они делают с патронами – вопрос их этики. Зато мы остановили войну. Которая началась, опять же, не из-за того, как в целом система выстроена, а из-за кретинских инициатив на уровне среднего звена. Как, кстати, и с вашим героическим бункером тогда. Тебе что, гражданская война нужна?

– Они там, на Комсомольской этими патронами столько людей перекрошили! Живых! Что ты меня войной пугаешь?! Там люди от голода готовы на пулеметы! Ты себе представляешь, что это?! Как это?!

Бессолов замолчал и молчал, пока не спустился по ступеням.

– А что делать? Мы пытаемся найти средство от этой грибной гнили. Пробуем пестициды. Но есть же какие-то естественные процессы. Экология метро, так сказать. Предлагаю считать, что у них так численность популяции саморегулируется.

– Но сами-то вы тут жрете от пуза!

– Может сложиться такое представление, – согласился Бессолов. – Но глупо думать, что от пуза не жрет верхушка Полиса, или Москвин, или Мельник. Тут уж что кесарю, а что не кесарю. Консервов из Гохрана на всех не хватит. Так устроен мир. Если я выйду отсюда и скормлю объедки со своей тарелки несчастной голодной девочке, это ничего не изменит. Мои объедки – не Иисусова рыба. Тем не менее, я выхожу и кормлю голодную девочку. И ничего не меняется.

– Потому что ваша Ганза ничем не лучше Рейха!

– Говорю же тебе, Ганза, по сути, и есть Рейх.

– Что?

– Догоняй.

Артем заковылял за ним.

С лестницы под знаменем свернули направо. Над головой светилась ярко-красная звезда. Сияла багрово надпись «Бункер‑42». На все это хватало электричества. Все это было важно. По коридору вышли к пустому бару. Стойку озарял свитый из неоновых трубок «калашников»; бармена не было, откупоренные бутылки предлагали себя. Бессолов загреб что-то с нерусской этикеткой, выдернул рыхлую пробку зубами, приник. Предложил Артему; но тот побрезговал.

– Итак, Музей «холодной войны»! – сказал Бессолов, поворачивая в узкий ходок: стальные листы скреплены квадратными клепками.

Вошли в помещение: на стене – подсвеченная старинная карта: огромная малиновая тень на полмира подписана «С.С.С.Р.», серые европейские государствишки жмутся друг к другу, все испещрено штампованными силуэтами ракет и крыластых самолетов. В углу стоит бледный манекен, обмундированный в старинную форму; глупую, летнюю. Охраняет огромную жирную бомбу; масляной краской крашенную в серый.

– Вот тут у нас занимательная экспозиция… Макет первой атомной бомбы, разработанной и созданной в Советском Союзе…

У бомбы в носу устроен колпак из стекла, как будто чтобы можно было внутрь ада заглянуть. Но там, конечно, ничего: какой-то приборчик со стрелочками.

Но Артем не на нее смотрел. На огромную карту Европы.

– Это же вы, да? Глушилки – ваши. Я тебя для этого одного искал. Зачем это нужно? Для чего мы сидим тут?! В метро? Если весь мир выжил…

– А он, что, выжил? – Бессолов удивленно приподнял брови. – Ну ладно, ладно. Выжил. Саечка за испуг.

– Все эти ракеты, самолеты на карте! Это же старье все? Тут еще СССР даже, а не Россия! Этой карте сколько, лет сто? Ведь нет никаких врагов, да? Врагов, которых Мельник боится. Ради которых глушилки эти. Война кончилась! Тогда еще! Да?!

– Это все очень субъективно, Артем. Для кого-то она еще, может, и продолжается.

– Они не собираются – Запад – с нами ничего делать! Так? Это ты Мельнику можешь этим башку морочить!

– Каждый верит в то, во что ему удобней.

– Зачем?! Тогда глушилки – вы зачем поставили?! Иногородних отстреливать?! Изображать, что вся земля разбомблена! Зачем?! Что мы одни! Зачем мы тогда в метро сидим?!

– Затем, – Алексей Феликсович стряхнул с себя всю игривость, как гадюка кожу, – что вне метро мы перестанем быть народом. Перестанем быть великой нацией.

– Что?!