Эдмонд Гамильтон - Возвращение к звездам: Звездные короли.Возвращение к звездам. Звездный волк. Закрытые миры. Мир звездных волков.

У Дайльюлло уже сложилось некоторое представление о том, что предстояло увидеть. И все же он оказался совершенно неподготовленным к тому, что предстало глазам.

Стоявший рядом Чейн крепко выругался по-варновски и инстинктивно положил руку на станнер.

Будь он в самом деле волком , подумал Дайльюлло, наверное, зарычал бы, прижав уши, вздыбив шерсть и убрав под брюхо хвост. Вот именно так я себя сейчас чувствую… а точнее, чувствую себя подобно старой деве, пришедшей на первое ночное свидание и дрожащей от Страха.

Здесь и был Страх. Но не тот рациональный страх, что способствует выживанию. Нет. Это был слепой, бессмысленный, сковывающий тело страх; это было ксенофобное сжатие протоплазмы в результате воздействия на нее чего-то совершенно чуждого, непривычного.

Теперь Дайльюлло понимал, почему вхоланы нечасто приходили сюда на встречу с криями.

Криев здесь было около сотни. Они сидели стройными рядами, каждый в высоком, узком кресле, с прямой, словно у древнеегипетских фараонов, осанкой: их нижние конечности были сомкнуты, а верхние, с длинными, изящными отростками, служившими как пальцы, покоились на подлокотниках кресел.

Вся одежда состояла из простой накидки. Их тела походили на темный янтарь не только по цвету, но и по веществу, а по форме могли быть приняты или за животных, или за растения, или за сочетание тех и других, или, наконец, за что-то другое, не поддающееся осмыслению в рамках понятий терминологии нашей Галактики. Они были очень высокими, очень гибкими, по-видимому, лишенными суставов и мускулов, и действующими всем своим телом, словно колеблющиеся ленточные водоросли в застойной воде.

Основную часть лица крия занимали два огромных, с молочным оттенком глаза, встроенных в голову удлиненной узкой формы. По обеим сторонам головы были прорези для дыхания, а спереди располагался маленький сморщенный рот, застывший, казалось, в вечном раздумье.

Глаза криев были широко открыты, и у Дайльюлло было такое ощущение, что все они, все сто пар, смотрят прямо в его душу.

Стремясь уйти от этих взглядов, Дайльюлло повернулся к Лабдибдину и спросил:

— Что заставляет вас считать их немертвыми? Они же выглядят окаменелыми.

Но подсознательно он понимал, что Лабдибдин был прав.

— Дело в том, — ответил вхолан, — что одна из расшифрованных нами записей оказалась посланием, которое они отправили уже после катастрофической посадки. В послании даются координаты нашей звездной системы и говорится…

Он нервно провел языком по своим губам и, косясь на ряды вытаращенных глаз, продолжил:

— …. и говорится, что они будут ждать.

— Вы имеете в виду, они… послали за помощью?

— Очевидно, так.

— И они передали, что будут ждать? — спросил Чейн. — Мне кажется, что помощь так и не пришла к ним, а ведь они так долго ее ждали.

Чейн уже оправился от первоначального потрясения и теперь не видел никакой опасности от фигур криев. Одну из них он решил рассмотреть поближе.

— Неужели вы никого не анатомировали, не брали никаких проб?

— А вы попробуйте прикоснуться к ним, хотя бы вот к этой фигуре, — вместо ответа сказал Лабдибдин. — Вперед. Смелее.

Чейн осторожно вытянул вперед руку. Она остановилась на полпути где-то в сорока пяти сантиметрах от фигуры крия, и Чейн отдернул руку назад, замахал ею.

— Холодная! — воскликнул он. — Нет, не то чтобы холодная… ледяная и ее щиплет. Что это?

— Стаз, застой крови, — ответил Лабдибдин. — Каждое кресло является самообеспечивающимся агрегатом с собственным источником энергии. Каждый сидящий заключен в силовое поле, которое замораживает его в пространстве и времени… Вокруг создается из мельчайших пузырьков нечто вроде кокона, в который невозможно проникнуть.

— Неужели нельзя отключить этот агрегат?

— Нельзя. Механизм самозамыкается в капсулу. Эта система выживания продумана и сконструирована очень тщательно. Пребывающим в поле стаза не требуются ни воздух, ни питание, поскольку течение времени, и вместе с ним процесс обмена веществ, замедляется вплоть до полной остановки. Если потребуется, крии могут вечно ждать и оставаться в полнейшей безопасности. Ничто не может на них воздействовать, причинить какой-либо вред. Нечего и думать, чтобы мы им хотели повредить.

Лабдибдин бросил на криев взгляд, исполненный добрых желаний:

— Говорить с ними, изучать их, понять, как они мыслят и действуют, — вот на что я надеюсь.

Он остановился, и Дайльюлло тут же переспросил:

— Надеетесь?

— Да. Наши лучшие математики и астрономы попытались разработать вариант фактора времени. То есть расшифровать их дату отправки послания о помощи и их подсчет времени, необходимого для прилета сюда спасательного корабля. Это оказалось отнюдь не простым делом. Наши люди выдвинули четыре возможные даты прибытия спасательного корабля. Одна из дат… это приблизительно теперь.

— На мой взгляд, это слишком, — сокрушенно сказал Дайльюлло. — Сначала межгалактический корабль, затем целый экипаж, сидящий здесь и глазеющий на меня, а теперь вот в пути еще одно межгалактическое судно. Неужели оно вот-вот прибудет сюда?

— Мы не знаем, — с отчаянием сказал Лабдибдин. — Это только один из расчетных вариантов, а понятие «теперь» может означать и вчерашний, и завтрашний день, и будущий год. Вот почему Вхол так настойчиво торопит нас, чтобы в случае… Лично я надеюсь, что спасательное судно придет, пока мы здесь, и я надеюсь получить возможность поговорить с ними.

— А вы не думаете, что они разгневаются, когда узнают, что вы копались в их вещах? — улыбнулся Чейн.

— Вероятно. Но их ученые, я думаю, поймут нас… не насчет оружия, а насчет всего остального, жажды познания. Мне думается, они поймут, что мы не могли не копаться в их вещах.

Лабдибдин снова умолк, не скрывая своей огромной грусти.

— Все это было, — сказал он, — страшной потерей времени и сил. Безудержная гонка, спешка — и все ради ложных целей. В моей жизни представился уникальнейший случай узнать хотя бы немного о другой Галактике, но тупые бюрократы Вхола не могут думать ни о чем другом, кроме своей мелочной войны с Харалом.

— У каждого, пожал плечами Чейн, — свое понимание того, что считать наиболее важным. Хараловцы, наверное, были бы более заинтересованы в установлении факта, что здесь нет супероружия, нежели в получении знаний о полусотне Галактик.

— Хараловцы, — сказал Лабдибдин, — ограниченные, невежественные люди.

— Да, им в этом не откажешь, — подтвердил Чейн и повернулся к Дайльюлло: — Крии нам вроде бы больше ни к чему. Не лучше ли нам возвратиться наверх?

Дайльюлло согласился. Он бросил еще раз взгляд на ряды не мертвых, но и не живых существ, терпеливо восседающих в надежде своего воскрешения, и ему подумалось, что их отчужденность уходит значительно глубже, чем сущность их формы или даже вещества. Он не мог точно сам уяснить, что имел в виду, и вдруг понял. Это их лица. Не черты. А выражение. Взгляд полного спокойствия. Эти лица никогда не знали никакой страсти.