Дмитрий Глуховский - Метро 2033 . Метро 2034

— Чтобы заплатить за добро, — уверенно ответила Саша. — Которое им уже сделали или о котором они потом попросят.

— Тогда будем считать, я плачу тебе за добро, которое ты мне уже сделала, — улыбнулся Гомер. — Больше мне тебя просить не о чем.

— Я тебе ничего не сделала, — возразила девушка.

— А как же моя книга? Я тебя в ней уже поселил. Надо рассчитаться, не хочу быть в долгу. Все, давай, разворачивай. — Он подпустил в тон шутливого раздражения.

— Я тоже не люблю быть должна, — сказала Саша, разрывая обертку. — Что это? Ой!

Она держала в руках красный пластмассовый диск, плоскую коробочку, раскрывающуюся пополам. Когда-то это была дешевенькая походная пудреница, но оба лотка — для пудры и румян — давно опустели. Зато зеркальце, вставленное во внутреннюю часть крышки, сохранилось отлично.

— Тут видно лучше, чем в луже. — Саша забавно выпучила глаза, изучая свое отражение. — Зачем ты мне это дал?

— Иногда полезно увидеть себя со стороны, — усмехнулся Гомер. — Помогает многое о себе понять.

— И что я должна о себе понять? — насторожилась она.

— Есть люди, которые никогда не видели своего отражения и поэтому всю жизнь принимают себя за кого-то другого. Изнутри часто бывает плохо видно, а подсказать некому… И пока они случайно не натолкнутся на зеркало, будут продолжать заблуждаться. И даже когда посмотрят на отражение, часто не могут поверить, что видят самих себя.

— И кого я в нем вижу? — настаивала она.

— Ты скажи мне. — Он сложил руки на груди.

— Себя. Ну… девчонку. — Чтобы удостовериться, она повернулась к зеркальцу одной щекой, потом другой.

— Девушку, — поправил ее Гомер. — И довольно неряшливую.

Она покрутилась еще немного, потом стрельнула в Гомера глазами, собираясь что-то спросить, передумала, помолчала, все же набралась духу и выпалила, заставив старика поперхнуться:

— Я урод?

— Трудно сказать. — Он еле удерживал в узде расползающиеся уголки губ. — Под грязью не видно.

— Так в этом дело? — Саша вскинула брови. — Мужчины что, не чувствуют женскую красоту? Вам надо все показывать и объяснять?

— Пожалуй, что так. И пользуясь этим, нас часто обманывают, — рассмеялся Гомер. — Краски способны творить с женским лицом настоящие чудеса. Но в твоем случае речь идет не о реставрации портрета, а скорее о раскопках. По торчащей из земли пятке античной статуи сложно судить о ее красоте. Хотя почти наверняка она прекрасна, — снисходительно добавил он.

— Что такое «античная»? — Саша искала подвох.

— Древняя, — продолжал забавляться Гомер.

— Мне только семнадцать! — запротестовала она.

— Это выяснят уже позже. Когда раскопают. — Старик с невозмутимым видом уселся обратно за стол, раскрыл тетрадь на последней заполненной странице и принялся перечитывать записи, постепенно мрачнея.

Если раскопают. И девочку, и его самого, и всех остальных. Когда-то он развлекал себя такими размышлениями: что, если через тысячелетия археологи, изучая развалины старой Москвы, от которой тогда уже и имени не останется, найдут один из входов в подземные лабиринты? Решат, наверное, что наткнулись на гигантское массовое захоронение, — вряд ли ведь кому-то придет на ум, что люди могли жить в этих темных катакомбах. Некогда высокоразвитая культура на закате своего существования явно деградировала, определят они: вождей погребали в склепах вместе со всем скарбом, оружием, прислугой и наложницами.

В его тетради оставалось еще восемьдесят с лишним чистых листов. Хватит ли, чтобы вместить оба мира — и тот, что лежал на поверхности, и тот, что находился в метро?

— Ты меня не слышишь? — Девчонка потрясла его за руку.

— Что? Прости, задумался. — Он потер лоб.

— А древние статуи правда красивые? Ну, то, что казалось людям красивым раньше, еще остается красивым сегодня?

— Да. — Старик пожал плечами.

— И завтра останется? — продолжала допытываться она.

— Наверное. Если будет кому оценить.

Саша задумалась и смолкла; Гомер, опять съезжая в колею своих невеселых раздумий, не торопил беседу.

— То есть, красота без человека не существует? — наконец озадаченно спросила Саша.

— Нет, наверное, — рассеянно ответил он. — Если некому ее видеть… Ведь животные неспособны…

— А если звери отличаются от людей тем, что не видят разницы между прекрасным и уродливым, — задумалась Саша, — значит, без красоты человек тоже не может существовать?

— Может вполне, — покачал головой старик. — Многие в ней совсем не нуждаются.

Девчонка запустила руку в карман и вытащила из него непонятный предмет: разрисованный квадратик то ли из полиэтилена, то ли из пластика. Робко и вместе с тем гордо, будто открывала великое сокровище, Саша протянула его Гомеру.

— Что это? — спросил тот.

— Ты скажи мне, — хитро улыбнулась она.

— Ну, — он осторожно взял квадратик в руки, прочитал надписи, вернул его девушке, — упаковка от чайного пакетика. С картинкой.

— С картиной, — поправила она его. — С красивой картиной, — добавила она с вызовом. — Если бы не она, я бы… озверела.

Гомер глядел на нее, ощущая, как набухают глаза, как приближаются слезы и становится труднее дышать. Сентиментальный дурак, хлестнул он себя. Прокашлялся, вздохнул.

— Ты никогда не поднималась наверх, в город? Кроме этого раза?

— А что? — Саша спрятала пакетик обратно. — Хочешь сказать мне, что там все не так, как на картине? Что такого вообще не бывает? Я сама все это знаю. Знаю, как выглядит город — дома, мост, река. Страшно и пусто.

— Наоборот, — откликнулся старик. — Прекраснее этого города я ничего не видел. А ты… судишь о целом метро по одной шпале. Я, наверное, тебе описать это даже не сумею. Здания выше любых скал. Проспекты, бурлящие, как горные потоки. Негаснущее небо, светящийся туман… Город тщеславный, сиюминутный — как любой из миллионов его жителей. Безумный, хаотический. Весь состоящий из сочетаний несочетаемого, построенный безо всяких планов. Не вечный, потому что вечность слишком холодна и неподвижна. Но такой живой! — Он сжал кулаки, потом махнул рукой. — Тебе не понять. Это надо самой видеть…

В тот миг он уже и сам верил, что, поднимись Саша на поверхность, ей тоже явится призрак того города; верил, совершенно позабыв, что для этого нужно было знать его при жизни.

Старик смог как-то договориться, и ее пропустили за кордон Ганзы — под конвоем, будто на расстрел, отвели через всю станцию в служебные помещения, где находилась местная баня.

Общее у двух Павелецких было только название, будто двух сестер разлучили при рождении и одна попала в богатую семью, а другая росла на голодном полустанке или вовсе в туннелях. Радиальная получилась грязноватой, бесшабашной, но легкой и просторной. Кольцевая — низкая, коренастая, прилично освещенная и начищенная до блеска, с первого взгляда выдавала свой характер — хозяйственный и прижимистый. В эти часы здесь было немноголюдно — наверное, все, кто не работал на станции, предпочитал балаган Радиальной чинной строгости Кольцевой.