Дмитрий Глуховский - Метро 2033 . Метро 2034

Когда он проснулся, его охватила непонятная тревога, и сначала он все не мог сообразить — что произошло, и только потом начал вспоминать кусочки сна, составлять из этих осколков мозаику, но они никак не держались вместе, расползались, не хватало клея, который бы воссоединил и скрепил их воединое. И этим клеем была какая-то мысль, которая пришла ему во сне, она была стержнем, сердцевиной видения, она придавала ему значение. Без нее это была просто груда рваной холстины, с ней — прекрасная картина, полная волшебного смысла, открывающая бескрайние зовущие горизонты. И этой мысли он не помнил. Он грыз кулаки, вцеплялся в свою грязную голову грязными руками, губы выплетали что-то нечленораздельное, и проходящие мимо смотрели на него боязливо и неприязненно. А мысль не желала возвращаться. И тогда он медленно, осторожно, словно пытаясь за волосок вытянуть из болота завязшего, начал восстанавливать ее из обрывков воспоминаний. И — о чудо! — ловко ухватившись за один из образов, он вдруг вспомнил ее в том самом первозданном виде, в котором она прозвучала в его сновидении.

Чтобы завершить поход, надо просто перестать идти. Но теперь, под ярким светом бодрствующего сознания, она показалась ему простой, банальной, жалкой, не заслуживающей никакого внимания. Чтобы закончить поход, надо перестать идти? Ну разумеется. Перестань идти, и твой поход закончится. Чего уж проще. Но разве это выход? И разве это — то окончание похода, к которому он стремился? Часто бывает, что мысль, кажущаяся во сне гениальной, при пробуждении оказывается бессмысленным сочетанием слов…

— О возлюбленный брат мой! Скверна на теле твоем и в душе твоей, — услышал он голос прямо над своей головой.

Это было для него так неожиданно, что и возвращенная мысль, и горечь разочарования от ее возвращения мгновенно растаяли. Он даже и не догадался отнести обращение на свой счет, настолько он уже успел привыкнуть к мысли, что люди разбегаются от него в стороны еще до того, как он успеет промолвить одно слово. — Мы привечаем всех сирых и убогих, — продолжал голос, он звучал так мягко, так успокаивающе, так ласково, что Артем, не выдержав, кинул сначала косой взгляд влево, а потом угрюмо глянул вправо, боясь обнаружить там кого-либо другого, к кому и обращался говоривший.

Но поблизости больше никого не было. Разговаривали с ним. Тогда он медленно поднял голову, пока не встретился глазами с невысоким улыбающимся мужчиной в просторном балахоне, русоволосым и розовощеким, который дружески тянул ему руку. Любое участие Артему сейчас было жизненно необходимо, и он, несмело улыбнувшись, тоже протянул руку. Почему он не шарахается от меня, как все остальные, подумал Артем. Он даже готов пожать мне руку. Почему он сам подошел ко мне, когда все вокруг стараются находиться как можно дальше от меня? — Я помогу тебе, брат мой! — продолжил розовощекий. — Мы с братьями дадим тебе приют, и вернем тебе душевные силы твои.

Артем только согласно кивнул, но тому хватило и этого. — Так позволь мне отвести тебя в Сторожевую Башню, о возлюбленный брат мой, — пропел розовощекий, и, цепко ухватив Артема за руку, повлек его за собой.

Артем не запомнил, да и не запоминал дороги, понял только, что со станции его повели в туннель, но в какой из четырех — он не знал. Его новый знакомый представился ему братом Тимофеем, и по дороге, и на серой, невзрачной Серпуховской, и в темном глухом туннеле, он говорил непрекращая: — Возрадуйся, о возлюбленный брат мой, ибо встретил ты меня на своем пути, и отныне все переменится в жизни твоей. Закончился беспросветный мрак твоих бесцельных скитаний, ибо вышел ты к тому, что искал.

Артем не очень хорошо понимал, что тот имеет ввиду, потому что лично его скитания были далеки от конца, но розовый благостный Тимофей так складно и так ласково говорил, что его хотелось слушать и слушать, заговорить с ним на одном языке, благодарить его за то, что он не отверг Артема, когда от него отвернулся весь мир. — Веруешь ли ты в Бога истинного, единого, о брат мой Артем? — как бы невзначай полюбопытствовал Тимофей, заглядывая внимательно Артему в глаза.

Артем смог только неопределенно мотнуть головой и пробормотать нечто неразборчивое, что при желании можно было бы услышать и как согласие, и как отрицание. — И хорошо, и пречудесно, брат Артем, — ворковал Тимофей, — только лишь эта вера истинная спасет тебя от вечный адовых мук и дарует тебе искупление грехов твоих. Потому что, — он принял вид строгий и торжественный, — грядет царствие Бога нашего Иеговы, и сбываются священные библейские пророчества. Изучаешь ли ты Библию, о брат?

Артем опять замычал, и розовощекий на этот раз глянул на него с некоторым сомнением. — Когда мы придем в Сторожевую Башню, ты убедишься воочию, что Священную Книгу, дарованную нам свыше, изучать нужно и хорошо, и великие блага нисходят на вернувшихся на путь истинный. Библия — драгоценный дар Бога нашего Иеговы, она сравнима лишь с письмом любящего отца к отрокам его, — добавил он на всякий случай. — Знаешь ли ты, кто писал Библию? — чуть строго спросил он у Артема.

Артем решил, что больше притворяться смыслы не имеет, и честно покрутил головой. — Об этом, как и о многом другом, поведают тебе в Сторожевой Башне, и многое откроется глазам твоим, — посулил ему брат Тимофей. — А знаешь ли ты, что сказал Иисус Христос, сын Божий, своим последователям в Лаодикии? — и видя, что Артем отводит глаза в сторону, с мягким укором покачал головой. — Иисус сказал: «Советую купить у меня глазную мазь, чтобы, втерев ее в глаза, ты мог видеть» (Откровение 3:18) Но Иисус говорил не о телесной болезни, — подняв указательный палец вверх, подчеркнул брат Тимофей, и его голос замер на повышенной интригующей интонации, обещавшей любознательным удивительное продолжение.

Артем немедленно изобразил живой интерес. — Иисус говорил о слепоте духовной, которую необходимо было исцелить, — раскрыл загадку розовый брат. — Так и ты, и тысячи других заблудших странствуют впотьмах, ибо слепы они. Но вера в истинного Бога нашего Иегову есть та мазь глазная, от которой глаза твои распахнутся широко и увидят подлинный мир, ибо зряч ты физически, но слеп духовно.

Артем подумал было, что глазную мазь ему было бы очень хорошо дня четыре назад, но тут же прогнал неуместную мысль. Так как он ничего не отвечал, брат Тимофей решил, что эта сложная идея требует осмысления, и некоторое время молчал, позволяя ему постичь услышанное.

Но через пару минут где-то впереди мелькнул свет, и брат Тимофей прервал его размышления, чтобы сообщить ему радостную весть: — Видишь ли там огни в отдалении? Сие есть Сторожевая Башня. Мы пришли!