Сергей Анисимов - Позади Москва

Хэртлинг усмехнулся, и молодой офицер впервые за все время моргнул. Да, этот уже смотрел в лицо смерти. На этого нельзя давить слишком сильно. Армии и стране нужны такие, как он. Сейчас – больше, чем когда-либо.

– Вас еще могут судить. Желающие найдутся. Именно вас могут объявить виноватыми за то, что произошло на площади. Что снимали десятки команд, что транслировали на весь мир. Что вступило в противоречие с тем, что и эти, и другие политики молотят своим языком вторую неделю без остановки. Им обязательно надо будет на кого-то списать столько убитых гражданских. Будь их впятеро меньше – могло бы обойтись. Нашлись бы свидетели провокаций, – того, что они стреляли первыми, и так далее. Но тут… Тут я не уверен. Я сделаю, что могу, но я не уверен. Вы подвели командиров своих батальонов, своей бригады, своей дивизии. Меня.

Хэртлинг набрал воздуха в легкие и медленно выдохнул. Его пошатывало, хотелось сесть. Задержавшаяся на полчаса на одной и той же точке лихорадка явно снова поползла вверх. А он тратил время.

– Я надеюсь, вы очень хорошо запомнили, во что вылилась ваша инициатива, навеянная детскими впечатлениями от папиных рассказов, неразделенной страстью к учительницам американской истории и всем таким прочим. Не скажу «прочим дерьмом», потому что это не дерьмо. Это то, благодаря чему вы здесь, все до одного добровольцы. Кто-то из вас копил на колледж, кто-то решил посмотреть мир, встретить много новых интересных людей и перестрелять их из своего карабина… или своего танка. У каждого свои причины, как есть причины быть здесь у меня. И я не был на Красной площади еще ни разу. Пока. Даже свою сегодняшнюю речь я читал из места, названия которого не запомнил. Но вы… Вы это видели, да?

Теперь он улыбнулся уже по-настоящему.

– Вы видели, как до них это дошло?

Улыбнулся мастер-сержант, за ним один из рядовых, потом все остальные. Как ни странно, последним из улыбнувшихся оказался первый лейтенант. То ли не поверил в его искренность, то ли вообще был серьезнее других.

– Да, сэр. Было темновато, но мы видели, как до них дошло. И слышали тоже.

Что ж, когда вместе собираются хотя бы несколько сотен человек, их можно услышать с большого расстояния. Когда собирается толпа в пару тысяч, ее чувствуешь издалека. Когда толпа в десяток или больше – в несколько десятков тысяч человек, как бывает на стадионах, – это еще более впечатляет. Сложно представить, каково было тем танкистам и «дельтовцам», кто был в эти минуты на земле, лицом к лицу с толпой. То, сколько в ней было – оказалось – женщин, не имело никакого значения. Толпа есть толпа. Она может раздавить в лепешку, даже не желая этого.

– Потратьте минутку, сделайте одолжение. Расскажите мне, покороче. И не ту версию, какую с завтрашнего дня вы, может быть, будете впаривать журналистам. Настоящую. Это в ваших интересах.

Пятеро солдат переглянулись по кругу, как птицы на ветке дерева. Разумеется, лейтенант не струсил и здесь. Его рассказ в целом соответствовал содержанию рапортов. Но в отличие от них охватывал картину целиком. И большой плюс – не акцентировал внимание на деталях. Настолько впечатляющих и многочисленных, что на них замыкались почти все авторы официальных рапортов. Или хотя бы большинство из них.

Упорное при всей его бессмысленности сопротивление мальчишек из Президентского полка в Кремле продолжалось достаточно долго, даже после подхода усиленной батальонной боевой группы из состава 2-й бригады 1-й бронетанковой дивизии, с ее «Брэдли» и «Абрамсами». К тому моменту, когда 120-миллиметровые танковые пушки начали пробивать баррикаду в подбашенных воротах, на обе окружающие Кремль площади начали выходить люди. С их стороны на местных сначала не обращали вообще никакого внимания. Потом, когда их стало уже много сотен, командир боевой группы отдал приказ двум взводам прикрыть тыл ведущих огонь танков и не подпускать гражданских, а в случае угрозы – немедленно открывать огонь. Командиры гибнущих рот «Дельты» орали в эфире так, что офицеры 1-й бронетанковой решили вообще не церемониться. После двух эпизодов прохода через «живые цепи», имевших место в течение последней четверти часа, когда они шли на помощь своим, нервы и так были у всех на взводе.

Русские смотрели, как рушатся куски высокой краснокирпичной стены. Делать пролом было бессмысленно, но на стенах были или могли быть снайперы. Пожары внутри Кремля почти не освещали площадь, и растущая толпа казалась больше, чем она была на самом деле. Люди в толпе молчали, или переговаривались между собой, или даже плакали, причем как женщины, так и мужчины. Ропота и криков становилось все больше – толпа заводила сама себя. Коробки боевых машин казались небольшими по сравнению с ней, черной, растущей, скоро уже громадной. Впечатление смазывалось, оттого что танки и боевые машины пехоты непрерывно вели огонь в сторону пылающего завала у ворот, раскидывая в стороны тех русских солдат, кто пытался подкрасться на дистанцию гранатометного выстрела. Грохот 120-мм пушек танков и 25-мм автоматов «Брэдли» даже на открытой местности, на этой громадной площади, был оглушающим. Именно из-за этого подойти ближе русские решились не сразу, даже когда три четверти машин, включая все танки, ушли вперед, в глубь окруженного стеной комплекса зданий. Туда, где продолжали сопротивляться фанатики.

Крики, плач, ругательства. Эти их тупые и бессмысленные: «Не-ет! Что вы делаете! Не надо! Уходите! Ну пожалуйста!» Командир одного из взводов, перекрывающих подходы к очищенным от противника воротам, вышел к толпе, четко и ясно объявил приказ отступить назад, но его даже не слушали. Женщины визжали что-то ему в лицо сквозь слезы, то отступая назад от прицела его карабина, то снова подходя ближе, когда он переводил прицел в сторону. В растущей толпе уже сформировались группы со своими лидерами, ведущими агитацию прямо здесь, под их прицелами, или прячась в тени и за чужими спинами, или даже открыто. Среди русских нашлись люди, знающие английский: они пытались что-то объяснять солдатам, требовать, выражать возмущение. Это было бы, может быть, даже смешно, если бы вокруг и позади этих ненормальных не копилась мрачная, злая, уже не бормочущая, а глухо ревущая толпа. Какое счастье, что русское правительство так последовательно боролось с попытками некоторых активных групп своих граждан довести хотя бы до стадии рассмотрения закон о том, что их не считают рабами. О хотя бы ограниченных правах населения на владение нарезным оружием. Будь пусть у каждого сотого в этой толпе пистолет, карабин и умение с ними обращаться… Но даже и без этого офицерам вскоре стало ясно, что происходящее не просто представляет опасность – что сейчас произойдет нечто, что может войти в историю своими масштабами. Требования разойтись игнорировались, выстрелы в воздух, поверх голов, заставляли отшатнуться назад только первые ряды толпы, а остальным было на них наплевать. Картина была жуткой: она навсегда запомнилась тем, кто ее увидел и остался жить. Освещенный пожарами флаг на куполе высокого здания над стеной с отбитыми зубцами вдруг пополз вниз. Несмотря на то что столько всего происходило одновременно, толпа увидела это сразу. И замолчала на несколько невероятно долгих секунд, – пока оборачивались назад те, кто смотрел на нее поверх стволов, медленно отступая назад, к кажущимся беззащитными коробам 37-тонных боевых машин. А потом толпа взревела и разом качнулась вперед. По флагштоку медленно, рывками поднимался флаг, кажущийся отсюда, с площади, маленьким. Его развернуло порывом ветра и тут же снова опустило вниз, но все уже успели увидеть. Закричавшая, взвывшая по-волчьи толпа рванулась вперед.