Александр Прокопович - Крымский Ковчег

– Есть. Миша, я тоже ничего не забыл. Человек после десятка лет ученичества, после месяцев изнурительных практик в состоянии на несколько минут оторваться от земли – и уже никогда не сможет это повторить! Осваивает сложнейшую технику рукопашного боя, которая никогда не пригодится ему в реальной жизни. Кто-то сможет неимоверными усилиями один раз из десяти дать верное предсказание. То же самое можно повторить, просто бросая монетку. Тебе не кажется, Мишенька, что тут что-то не так?

Их отношения стали другими. Кривой почти физически чувствовал, как его собеседник заставлял себя не ревновать. До сих пор Мария была главной семейной легендой господина директора. Теперь Ефиму Марковичу приходилось привыкать к новому статусу – то ли радоваться появлению еще одного посвященного, то ли грустить о потере собственной уникальности.

– Но вы же сами все годы учебы повторяли: важно – преодолеть границы.

– Говорил.

– Тогда зачем?

– Зачем?

Директору не сиделось на месте, он встал и начал нарезать круги по комнате, Кривому оставалось только крутить вслед головой:

– Представь себе глухого на концерте симфонической музыки. Причем не просто глухого, а какого-нибудь жителя экзотического острова, где не слышит все население. Что он видит, что понимает? Итак, в зале гаснет свет, музыканты замирают, ожидая взмаха дирижерской палочки.

Дирижер – вот ради кого, видимо, все и собираются – он выходит последним, его приветствуют в начале и провожают аплодисментами в конце. Все сидят, он стоит – он лидер, доминант. И что делает дирижер? Размахивает руками. Конечно, глухой островитянин догадывается, что это не все, конечно, за всем этим есть некий смысл, он уверен, что, если научиться делать то же, откроется какое-то новое знание, то самое, которое и превращает дирижера в такую значимую фигуру… А теперь представим себе, что этот островитянин в точности выучил каждый жест дирижера. Его руки окрепнут. Его чувства обострятся. Но приблизится ли он даже на шаг к музыке? Ты меня понимаешь?

– Пока нет…

– Мы все – племя глухих. Когда-то мы подсмотрели, а может, нам специально что-то показали – что-то, для чего, вполне возможно, у нас даже нет органов чувств. А мы все пытаемся выполнить правильные движения. Иногда у меня такое чувство, что по-настоящему серьезные практики вообще придуманы не для людей. А для кого-то, у кого есть… не знаю, лишняя кость, третий глаз… Это как телевизор без электричества – хорошая вещь, но, пока не воткнешь вилку в розетку, бесполезно нажимать на любые кнопки.

– Зачем тогда? – Кривому хотелось не просто переспросить. Трудно так запросто выбросить из своей жизни сотни часов медитаций, тренировок, постов… Особенно трудно, когда о том, что все это было ни к чему, говорит тебе именно тот человек, который и заставлял через них пройти.

– Дисциплина. Для такого количества подростков и детей с не самыми лучшими исходными данными – это идеально. Очень трудно заниматься глупостями, когда ноет каждая мышца.

– И это все?

– Ты знаешь, что нет. Пусть немного, но моя программа улучшала каждого из вас.

– Ну да, если долго размахивать руками, можно накачать бицепсы…

– И трицепсы. А еще три удара, которые каждый из вас может исполнить ночью, спьяну, не открывая глаз. Три удара – единственный прием из всей программы, на котором настояла Мария.

– Она знала.

– Они, – директор остановился перед фотографией отца, – Марк называл их Третьими. И никогда не доверял им.

– А Марии?

– Это не доверие. Ты-то должен понимать, – о чем директор не мог знать, так это о гостинице. Или все-таки знал? – Они всегда знали о падших и готовились к их появлению. Доверять им? Спроси у тех, кто был в ту ночь в Москве. Никакого доверия. Если вдруг захочется довериться, вспомни – больше десяти миллионов человек пропали за одну ночь.

Это наши правители не придумали ничего, кроме того, как швырять бомбы, стоит спутнику засечь новый выброс, и, рано или поздно, они что-то проморгают. А Третьи способны решить вопрос.

– Окончательное решение вопроса?

– Смешно. Ты помнишь, как ты дрался с падшим?

– Не особо.

– Я с вами, конечно, в кафе не был, но не думаю, что ты вдруг как-то кардинально поменял стиль. С точки зрения спортивного фехтования, ты действуешь ужасающе. Стойка на полусогнутых, того гляди, ноги не успеют за корпусом, руки работают отдельно, но все получилось.

– Вы это к чему?

– К тому, что даже фехтовальная стойка не особо срабатывает в реальном бою, особенно если боец – обычный человек. Она хороша для профессиональных спортсменов, которых обычными людьми назвать довольно трудно.

– Мне казалось, правильная стойка помогает…

– Если учитывать, что обычный бой идет до первого результативного удара, причем довольно быстрого, то умение передвигаться в стойке – это скорее некое теоретическое знание.

– Ефим Маркович, простите, я снова спрошу, зачем тогда? Зачем?

– Если на секунду представить себе, что есть человек с практически невозможной мощью, человек, одаренный сверхспособностями, что становится главным для него?

– Вы про падших?

– Не фантазируй, ответь на вопрос.

Миша Кривой, как и любой, кто не родился сразу взрослым, время от времени представлял себя именно вот таким – летающим, и чтобы все приемы из голливудских боевиков – запросто, и чтобы пули останавливать руками…

– Не знаю, Ефим Маркович, когда можешь так много… Не наломать дров?

– До ломки дров нужно еще дойти. Контроль, Миша, – вот что важно. Уметь взять под контроль собственные силы. Садишься за руль «феррари», машина отличная, и врезаться на ней в ближайший столб – необычайно легко. Нужен очень хороший водитель, чтобы контролировать эту мощь. И вот тут, условно говоря, стойка и все, чем мы занимались на наших занятиях, пришлись бы очень кстати.

– То есть все это на тот случай, если бы один из воспитанников оказался суперменом?

– Да. Именно этого хотел отец. Он любил Марию, но ждал другого. Теперь жду я.

– Дождетесь?

Об этом никто не говорил. Дом на Софиевской, двадцать шесть, блестел. Будто кто-то покрыл его толстенным слоем лака. Не дом, а большая пластмассовая игрушка, не хватает только ярлыка с ценой. Игрушка изображала Офис Московский Крутой. Из тех, в какие и своих пропускают с трудом, а чужие проходят мимо с опаской, чтобы о них никто ничего дурного не подумал.

Антон и Влад просто вошли. Двери – два стекла – открылись моментально, будто ждали, когда же уже. За первыми – офисными – шли другие. На век старше, без капли лака. Сплошные трещины и потертости.