Глеб Бобров - Украина в огне

— Он у тебя, Деркулов, фронтовик — не ошибаюсь?

— Да. С сорок второго — вперед и с песней. Две войны, считая Маньчжурию.

— Где и кем воевал?

— Командир взвода минеров. С сорок четвертого — роты. Шестая гвардейская танковая армия. Бухарест, Будапешт, Вена, Прага. Потом Мукден. Капитан запаса. Ростовский государственный университет закончил на костылях. Впрочем, с инвалидностью до конца жизни ходил.

— Может, хватало ему?

— Не думаю… Последний инфаркт схлопотал, когда в родном горкоме в очередной раз прокатили с квартирой.

— И награды не помогли?

— Да какой там! Две Красные Звезды, «За-Бэ-Зэ» [143] Медаль «За боевые заслуги». и пачка за освобождение-взятие, плюс юбилейного железа — навалом. У меня — та же хрень. За Афган — одна «Отвага». Причем не там дали, а через год после возвращения. На хер она мне — потом?! Я же ее не надевал ни разу! Зато, когда приехал, помню, пришел в свой Дворец спорта. Мой тренер подошел, обнял, потом отвел борт шинели и отвернулся со скривившейся мордой. Вот так… Не оправдал высокого доверия! Никогда не забуду — словно кипятком обдали. А ведь в нашем взводе каждый третий лег. Сам два раза умирал на госпитальной койке. И не заслужил даже теплого взгляда. Металлического кружочка на грудь вовремя не удостоился. Какая мерзость…

— Понимаю тебя, Кирилл Аркадьевич… — Нагубнов еще глубже осел в стул и уставился уплывшим вдаль взором в темный угол вагончика.

— Хотите историю, Павел Андреевич, как юного героя загребли в ментовку?

— ?..

— Прихожу в центральный гастроном. Сто пятьдесят метров от дома. Протягиваю деньги на бутылочку «Коктебеля». Мне в ответ: «Паспорт!» Я уже об этой херне слышал, поэтому вместо паспорта протягиваю удостоверение о праве на льготы — там тоже печать, фотография, все как положено. Мне в ответ: «Паспорт! Тут нет даты рождения». Я, все еще вежливо, уточняю — знают ли они, что это за корочки? Отвечают: «Знаем! Но — похуй… Или — полный двадцать один год, или — иди в жопу, ветеран сраный». Вот так: умереть за Родину — можно, а бутылку взять, возвращение в семье отметить, — нет.

— Позволял возраст?

— Да какой… Призвался через три недели после дня рождения. Ровно восемнадцать. Служил два года и семь месяцев. До заветной даты, считай, полгода еще куковать.

— Закон суров… — засмеялся полковник. — Ну, и дальше?

— Когда все, что должно быть сказано, прозвучало, то в хамские рожи вначале полетел поднос с пирожными безе, а следом — вырванная из фанеры прилавка дюралевая конструкция с тремя прозрачными стеклянными конусами. Точно помню, что посередине, между яблочным и березовым, висел томатный сок. Последним в голову появившегося из мясного отдела азербона ушел стакан со слипшейся от воды солью.

— Как отмазался?

— Да никак! Афганец, член КПСС, сын известной в городе учительской семьи… Даже извинялись после.

— Характер у тебя еще тот, Деркулов, не отнять.

— Наследственный… Есть семейное предание, как папа маму в жены забирал…

— А ну, Деркулов, давай. Мой батя фронт тоже пузом пропахал… Сейчас, только тормозни чуток… — Нагубнов поднялся и разлил по стаканам остатки искрящегося старым янтарем, душистого кизлярского умиротворителя.

— Познакомились они в эвакуации. Отцову семью довезли до Чувашии и поселили у хозяев в крошечном Цивильске. Там — мал мала меньше — на головах сидят. Средней дочери — шестнадцать. Ему — семнадцать. Что и как меж ними происходило, фамильные хроники умалчивают. Только через пару месяцев он направляется на знаменитые курсы «Выстрел» и уже в январе сорок второго, с лейтенантскими кубиками в петлицах, в виде боевого крещения ловит свой первый осколок. Невеста, пережив похоронку своего так и не доехавшего до фронта, погибшего в разбомбленном эшелоне бати и схоронив сгоревшую за год мать, уезжает в сорок четвертом в Таганрог, где заочно поступает в педагогический. Понятно, что на протяжении войны жадно ловит чернильные, всю жизнь потом хранимые, залитые слезами треугольники. После Победы, уже в сорок шестом, отец, тогдашний комендант крошечного городка на Нейсе, франтоватым героем — на трофейном джипе да с ординарцем, да со швейной машинкой «Veritas» в подарок — приезжает победителем за невестой. Встреча, объятия, поцелуи, слезы. Она ему объясняет, что, мол, подстанция, где она дежурит сутки через двое, режимное предприятие, она мобилизована и все прочие накладки военного положения. Отец, расперев грудь, в ответ, дескать: говно вопрос, сейчас все порешаем. Идет к директору, разговаривает пару минут, после чего в нескольких местах простреливает потолок, опускает рукоять «горбатого «маузера» [144] «Горбатый «маузер» — имеется в виду «Mauser M 1914/34» кал. 7,65 мм. Сленг времен ВОВ. промеж ушей ответственного товарища, после чего тот выбивает головой оконную раму и выпрыгивает в окно. В противоположное — вылетает еще какой-то, не менее ответственный, «упал-намоченный».

— И высоко летели товарищи?

— Да нет, Павел Андреевич, третий этаж — что там прыгать… Перепуганную маму, вместе с фибровым чемоданом, кидают на заднее сиденье драндулетки союзников и весело везут в направлении славной Крындычевки, лет десять уже как переименованной в Красный Луч — к родителям отца. На окраине Таганрога молодых вяжут и кидают в каталажку. Дело к трибуналу: дезертирство в военное время, самоуправство, тяжкие телесные и что там еще контора наваяла.

— Сорок шестой, говоришь, Деркулов? Могли и к стеночке…

— Могли… Приехало отцово начальство, приволокли настоящего многозвездного генерала, отдали джип, трофейное оружие, еще какие-то презенты. Отмазали, одним словом. Но папе такого залета не простили и из благодатной Германии отправили служить под Читу, где он, схватив еще пару обморожений и сдвинув засевшие в плече пули, как раз в год прощания с Иосиф Виссарионычем был демобилизован по болезни. Даже «инвалида войны», к слову, не дали, хотя понятно, откуда у паралича ноги росли. Такая романтика, товарищ полковник.

— Да, были люди… давай, Деркулов, за отцов наших — стоя!

Подмораживало. Шебурша по крыше вагончика, слепой промозглый дождик сменился мокрой ледяной крупой. Два масляных радиатора и внутренний подогрев позволяли двум тяжеловесам не обращать внимания на шалости природы.

— То-то и оно, Павел Андреевич. Посмотришь вокруг, сличишь с прошлым, благо есть с чем сравнивать, и — диву даешься, как все обмельчало, удешевилось. Понимаете, мы жили в Стране — и вдруг попали на задворки цивилизации. В государство второго сорта…

— Как ты сегодня сказал, Кирилл Аркадьевич: эра лилипутов? Похоже… Все рожденные в пятидесятые — семидесятые сюда угодили. Как принято обозначать у наших модных публицистов — «еще одно потерянное поколение».