Максим Хорсун - Избранник Газового космоса

Я брел вдоль проспекта. Идти, в общем-то, было некуда. Переутомление давало о себе знать, я терялся в собственных мыслях, а проезжающие мимо экипажи расплывались в серые полосы без начала и конца.

Потом вдруг стало светло, как днем. Я оказался в центре яркого круга. То включились мощные электрические лампы, установленные на верхнем этаже ближайшей «узорчатой башни». Вскоре огни засияли вдоль проспекта. Я поглядел на небо и увидел тускло серебрящуюся громаду идущего на посадку мирохода. Понятно, – если глядеть на Джавдат сверху, огни «узорчатых башен» сливаются в линию, по которой ориентируются асуры. Наверное, таких маяков натыкано по всей планете.

Среди черных безжизненных скал… В песках вдоль берега единственного мелкого моря, именуемого здесь Океаном Небесных Слез… Среди кремниевых пустынь, где живут аборигены, которые уродуют себе лица…

Я вдруг отчетливо представил себе и пустыню, и клинообразные скалы, и конусы палаток из грубо выделанной кожи, и самих аборигенов – кочевников, свирепых налетчиков и каннибалов. Представил так, будто все это было мне знакомо чуть ли не с рождения.

Каменистая пустошь – ровная, как столешница. Посреди нее – ряд одинаковых башен, в тени одной из них – тела смотрителей. Последний уцелевший стоит на коленях и глядит на меня. «Пощади, Шакаджи…» – бормочет он разбитыми губами. Естественно, я не собираюсь марать об него руки. Я подаю знак одному из своих бойцов – целлионскому аборигену с отрезанным носом. Тот коротко взмахивает тяжелым ятаганом. «Шакаджи-и-и!» – кричит смотритель…

Мне снится Сита.

Снится так и эдак. Снится, как родная жена не снилась. Просто не пойму, что со мной происходит. Я преисполнен похоти, как подросток. И мне запредельно хорошо.

– …а еще есть Самех, ему постоянно нужны люди, – слышу я женский голос. – Но Самех крут нравом, он паршивый командир и платит гроши. Все от него бегут, как только появляется куда, ну, ты меня понимаешь, Лазар.

Открываю глаза.

Убогая комнатка. Стены побелены известью, кое-где штукатурка осыпалась, виднеются стыки известняковых блоков. Дверь, рядом столик, заставленный разноцветными склянками, над столиком – овальное зеркало. Накинуты на зеркало бусы из стекла и меди. Окно закрыто ставнями, коптит потолок керосиновая лампа, прикрученная к стене.

Я лежу на кровати, по плечи укрытый залатанной простыней. Кровать узка, ко мне прижимается незнакомая женщина. Моя одежда лежит ворохом на комоде, придавленная пистолетом. Из-за двери доносятся взрывы хохота и пьяные голоса.

– Так что там насчет Самеха? – спрашиваю по инерции, как будто продолжаю давно начатый разговор. Мне становится чертовски неудобно, я покрываюсь гусиной кожей, но вида не подаю.

– Уходит днем. Вернее, уйдет, если ему удастся восполнить потери. Слышала, в последний раз его сильно пощипали птиценогие.

У этой женщины длинные каштановые волосы и несвежее лицо. Тело горячо и крепко, как у девушки, хотя эта пора для нее давно прошла. Она не прочь поговорить… сколько же я ей заплатил? Выложил, что осталось? Похоже на то…

– В пустыне нынче опасно, как никогда, – говорит она. – Зачем тебе понадобилось Исчадие именно сейчас? Пережди один оборот, все уладится, тогда и пойдешь. В Джавдате можно отыскать работу. В порту и на рынке всегда нужны грузчики.

– Я должен идти, – отвечаю, особенно не задумываясь.

– Так припекло, да? – спрашивает она. – Только не ври, что ты паломник или из тех, кто охоч до туманных пророчеств.

– Просто… – я сосредотачиваюсь, и правильный ответ сам собой слетает с языка. – Просто все оплачено, дорогуша.

– А-а-а… – тянет она. – Раз все оплачено, то стоит рискнуть. Надеюсь, это чудовище помирит тебя с самим собой.

Она откидывает простыню, выскальзывает из постели. Я гляжу на нее, поддавшись этой простой магии. Под левой грудью у незнакомки – застарелый шрам от огнестрельного ранения. Женщина подхватывает с пола розовый пеньюар, накидывает на плечи.

– Твое время вышло, Рыжик, одевайся, – говорит она. – Если вернешься живым в Джавдат, то сам знаешь, где найти Сластену Адель.

Одеваться – так одеваться. Я жутко хочу спать, я чувствую себя куда более усталым, чем во время прогулки по проспекту Узорчатых Башен. Сластена Адель уже у зеркала; она лохматит волосы, затем подхватывает деревянный гребешок и принимается расчесываться. Сквозь пеньюар просвечивает стройная фигурка.

…Я спрятал пистолет под халатом. Этот жест уже вошел в привычку. Видимо, матерею постепенно.

– Счастливо оставаться, дорогуша. Спасибо за все.

– Удачи, Лазар, – Сластена отвернулась от зеркала, взглянула на меня. – Заходи в гости.

Я поднял щеколду, отворил дверь. Пьяные голоса и смех стали во много крат громче. Я больше ничего не говорил, просто вышел и двинул по деревянной лестнице вниз. Прошел под овальной аркой, расписанной замысловатым орнаментом, и оказался в душном зале, где ели и пили. Кто-то набивал брюхо, сидя на табурете за столом, кто-то – устроившись на тахте, кто-то – на циновке рядом с кальяном. К слову, накурено было так, что у меня защипало глаза.

– Эй, Лазар! – обратился ко мне, как к старому знакомцу, половой. – Выглядишь, будто загнанный бактр! Завтрак готов, сейчас принесу во-он туда! – он указал на стол у входа. За ним спал, уткнувшись лицом в скрещенные руки, какой-то тип.

Я уселся напротив умаянного, ожидая, чего там наобещал половой. Очень мило, что этот Шакаджи, который неуклонно сводит меня с ума непредсказуемыми проявлениями, позаботился о моем пищеварении. Кстати, я совершенно не понимал, сколько времени провел сомнамбулой, и сейчас связь с реальностью ощущал особенно нечетко. Выглянув в окно, я увидел все те же сумрачные двухэтажки и неоновое небо.

Вскоре подошел половой. На столе появилось блюдо жареных ребрышек, яичница из пяти яиц, какой-то сумасшедший салат, уже знакомые мне моченые ягоды, лаваш и кофе.

Я моментально взбодрился. Принялся за ребрышки, одновременно загребая вилкой яичницу. Выяснилось, что я голоден, как хромоногий шаках, который не в силах догнать добычу. Все было вкусно, все радовало глаз… но тут спящий что-то промычал, вытянул грязную руку и положил ее прямо в яичницу. И, само собой, продолжил спать.

Я глядел, как растекаются желтки между его волосатыми пальцами, ощущая ненормальное желание вонзить вилку в эту наглую лапу, а потом, когда тип проснется, усыпить его вновь, приложив лбом об столешницу.

Мне опять удалось взять себя в руки. Но кто знает, сколько еще я смогу укрощать одолевающего меня зверя.

Я отщипнул кусочек лаваша, бросил в рот, залпом выпил горячий кофе. Взял спящего за волосы, приподнял голову, чтобы полюбоваться его одухотворенной лицом.