Арина Свобода - Заступник. Твари третьего круга

Ланка сосредоточилась на том, чтобы дышать. Почему-то воздух стал таким колючим. И так тускло светит лампа под потолком — слезятся глаза. Это от противного, как протухший желток, абажура такой мерзкий свет.

— Я отказался. Как я мог? С моей работой! Не хотел подвергать ее опасности.

Под окном заскрежетал на повороте трамвай — завыл, как смертельно раненный зверь. По потолку метались хищно вытянутые тени.

— Если бы я знал… Если бы только мог предположить. Так глупо. Случайность, нелепая случайность.

Пальцы наконец-то нашли себе занятие — принялись вертеть чайную ложку. Ланка хотела зажмуриться — гадкий желтый свет, отражаясь в мельхиоре, делался совсем уж невыносимым. Не смогла — лицо превратилось в застывшую гипсовую маску. Мертвую и хрупкую — тронь, и пойдет трещинами, осыплется на пол белой пылью…

— Я столько раз проклинал себя. За сомнения. За то, что в тот день поленился выйти на прогулку вместо нее. За то, что я — все эти годы! — здесь, а она…

Тонкая скорлупа на лице треснула, и тотчас же, будто прорвало плотину, хлынули слезы.

…Она знала, что теперь все будет по-другому. Ему больше не нужен вывернутый наизнанку, замороченный мир Темного Города. Он больше не имеет власти над Граем. И та девушка — когда-то ушедшая навсегда и забравшая его душу — больше не будет приходить к своему вечному жениху. Ни там, ни в обычных снах.

Оставалась одна тонкая нить, почти прозрачная, уходящая в бесконечность. Соединяющая Грая с чем-то там, за пределами понимания. И Ланка уже потянулась, чтобы оборвать ее, но… Здесь, в безмирье, в сплетении душ, чувства были обострены запредельно. И что-то не позволило ей разрушить последнюю связь Грая с прошлым. Быть может, она поняла, что эта нить связывает воедино части его личности. Оборви — и распадется, рассеется фиолетовое облако, оставляя в реальности… Кого? Слюнявого идиота? Тупого, ни к чему не стремящегося уродца? Самодовольного, вечно улыбающегося кретина?

Какая-то сила мягко, но настойчиво отталкивала их друг от друга. Звала вернуться в обычный, скучный и плоский мир. Ланка попыталась отгородиться от ее зова, — здесь было так прекрасно, так совершенно, — но ауры уже разделялись, обретая прежнюю самостоятельность. Нет! Части их личностей навсегда остались друг в друге — яркие зеленые искры в фиолетовом облаке и чуть мерцающие сгустки фиолета в прозрачной зелени.

— Мой! — ликующе выкрикнула Ланка.

— Моя… — эхом откликнулся Грай.

И все закончилось…

— Аленька, прости, детка! Прости меня, старого болвана! Я, наверное, совсем свихнулся, что вывалил на тебя все это.

Ивар прижал к себе дочь, баюкая, целуя колючие волосы на макушке.

— Девочка моя… Маленькая… Прости меня… Это все прошло, слышишь? У вас все будет по-другому. Обязательно будет…

— Папа, — язык едва шевелился и, кажется, царапал небо. — Пап… Мама… Что с ней случилось?

— Все, Аленька, все… Не будем об этом. Несчастный случай, просто несчастный случай. Так бывает, детка. Это наша жизнь.

…Из ослепительного сияния проступили очертания обелиска — холодного, неподвижного, равнодушного.

— Да будет так, — негромко произнес служитель, и Ланка поспешно отняла ладони от шершавой поверхности.

— Это все? — голос Грая звучал растерянно.

— Вершитель принял ваш обет и соединил ваши судьбы. Это все. Можете идти. Но помните — тонкая нить чужой жизни отныне в ваших руках. Берегите ее.

Служитель протянул на ладони два амулета — грубо обтесанные камушки на простой суровой нитке. Фиолетовый и зеленый.

— Примите знак верности друг другу, и да хранит ваш союз Первоматерь!

Если присмотреться, в непрозрачной глубине талисманов вспыхивали далекие огоньки: фиолетовые — в зеленом, зеленые — в фиолетовом.

Когда Ланка смогла оторвать взгляд от игры света в своем знаке, храм был пуст. Качалась высокая дверная створка, будто манила к выходу…

Солнце клонилось к закату. Не может быть, они провели в храме не больше нескольких минут! Но вечерние тени скрюченными пальцами хватали раскисший, превратившийся в кашу снег. Желтые зрачки фонарей выхватывали из полумрака лапы деревьев, хищно протянутые над пустынной улицей. Гулко пробили десять раз часы на городской башне. Ланка закрыла глаза и глубоко вдохнула стылый воздух. День закончился. Самый длинный и короткий день в ее жизни. Осталось самое трудное — сказать отцу…

Дверь отделения скрипнула. Ну вот и все! Эрран ухватился за покачнувшуюся стену.

— Откачали. Ну, что же вы так? Мы же делаем все возможное. Жив он, жив. Даже пришел в сознание.

— Можно к нему?

— Посторонних не пускаем. Тем более, он спит.

— Да-да, я понимаю. Спасибо. Я должен идти, — Эрран начал медленно спускаться по лестнице, держась обеими руками за перила.

— Простите, вы — доктор Кессель? — кинул в спину реаниматолог.

Эрран замер.

— Я слушал ваши лекции по введению в Общую онейрологию. — Врач помолчал и добавил: — Можете посмотреть на него. Только быстро.

Ник лежал в большой комнате, наполненной искусственным светом, миганием приборов, чпокающими звуками дыхательных аппаратов, тяжелым запахом лежачих больных, — голое распростертое тело, словно жертва на алтаре. Он был опутан проводами и трубками, обклеен датчиками, проколот капельницами и дренажами. Лицо все еще бледное, но тело уже обрело привычный розовый цвет.

— Неделю здесь, еще пару в интенсивной терапии, и будет как новенький. Как его зовут?

— Ник. Ник Арсон.

— Известная фамилия. Он не…

Эрран кивнул.

— Гм… — врач потер подбородок. — Не беспокойтесь. Если родственники претензий не предъявят, то… Я так понимаю, огласка никому не нужна?

«Святой человек!» — подумал Эрран, с чувством пожимая руку реаниматолога.

Господин мэр впился зубами в отбивную так, словно неделю голодал в преддверии этого обеда. Элин усмехнулся, наколол на вилку крупную розовую креветку, отправил ее в рот и принялся неторопливо жевать.

Дверь приоткрылась, на мгновение впустив в отдельный кабинет гул ресторана — музыку, звон посуды, шум голосов. Бесшумный официант тенью скользнул к столу, долил вина в бокалы, зачем-то сменил пустую пепельницу и удалился. Романо жевал, не поднимая глаз.

Элин беззвучно положил приборы на тарелку и, опустив подбородок на сплетенные пальцы, стал наблюдать за сидящим напротив толстяком. Мэр, не глядя, сцапал бокал, шумно отхлебнул и продолжил разделывать брызжущий соком кусок мяса так, будто тот был его личным врагом.

— Дарин, — негромко произнес Элин.

Романо вздрогнул и закашлялся. Широкое лицо побагровело, из заплывших жиром глаз хлынули слезы.

— Эл… кха-кха… Ты… Прости, я… кха-кха… задумал… ся…