Дмитрий Володихин - Тихое вторжение

Это не я читаю. Это Михайлов раскладывает по полочкам ту драгоценную информацию, которую он добыл за последние месяцы. И всю ее, до последней запятой, мне придется вогнать в себя.

– Сколько у меня времени, Дмитрий Дмитриевич?

– Смотря на что. Если вы о длине собственной биографии, то, судя по хорошей спортивной форме, еще лет сорок. Правда, принимая во внимание, сколько отравы вы получили от Зоны, я бы скостил червонец. Итого лет до шестидесяти доживете. Довольно прилично. Если, конечно… сами понимаете.

– Э… я всего-навсего об этих дисках. Месяц?

Он удивленно вскинулся.

– Неделя?

– Вы всё еще не до конца очнулись, Тим. Сегодняшняя ночь и завтрашнее утро. Если очень повезет – завтрашний день. Точка.

На ночь у меня были совсем другие планы. И никогда, хоть трава не расти, я не стану менять эти планы…

– Если сегодняшнюю ночь, Тим, вы собирались провести с любимой женой, оставьте надежду. Этого не будет.

Я ничего не спросил. Но по моей перекошенной роже Михайлов понял: надо поторопиться с комментариями.

– Вы ведь понимаете, что вашей жене пришлось искать работу, пока вы были в отключке?

Киваю.

– По работе она сейчас в Бронницком военном госпитале специального назначения. Ночная смена. В лучшем случае вы ее сможете навестить под утро.

– Это вы ее туда устроили, Дмитрий Дмитриевич?

На такой простой вопрос люди обычно отвечают, не задумываясь. Чаще всего отшучиваются.

А он почему-то задумался. И опять стал рыться в столе. За открытым ноутом мне было плохо видно его лицо.

Что за ерунда?

Михайлов, кажется, не хочет заводить со мной разговор о Катьке. Но почему?

И тут он говорит:

– Не могу подобрать точную формулировку. Общий смысл таков: не стоит преувеличивать мое участие в карьере вашей жены после московского харма. Я всего-навсего нашел для нее место чуть лучше, чем прочие из того же ряда. Не более того.

Не могу понять… Он что, клинья подбивал к Катьке? И как далеко зашло? Да нет, быть того не может. Нормальный человек, совесть на месте.

– А вот здесь, – добавляет Михайлов, – ответ на ваш вопрос, заданный полчаса назад. Я всё думал, что вам лучше дать. Здесь, наверное, самые полные сведения.

Кладет рядом с прежними дисками еще один.

– Какой вопрос?

– Насчет эмо-удара.

У меня от сердца отлегло. Вот почему Михайлов опять рыться начал. Всего-то навсего.

– Коротко говоря, это одна из самых опасных вещей в новой Зоне. Эмионики – дети, получившие от Зоны особые способности, но от человеческого общества отрезанные фатально. Раз навсегда. Обличие людей, а психика нечеловеческая. Эмионик не может прямо вам приказывать, как это делали контролеры в старой Зоне. Но он может навязать вам эмоциональное отношение к чему-либо или к кому-либо. Например, к себе. Вы станете испытывать эйфорию, если приблизитесь к эмионику метров на двадцать. А на дистанции в три метра – водопад счастья. Вы почувствуете бомбардировку любовью. Зато остальные члены исследовательской группы станут вызывать гнев, страх, отвращение. И вы приметесь по ним стрелять или просто сбежите из группы… Разумеется, вы интересны эмионику, лишь пока можете приносить ему пользу. А потом… как получится. То есть, как он пожелает с вами поступить. Ему, насколько мы сейчас понимаем, всё равно, кем управлять: человеком, мутантом, обычным животным… Это – если коротко. А подробнее вот тут.

Он тыкает пальцем в диск. А потом поверх диска кладет бумажку, поверх бумажки кладет ручку и сообщает мне, так мол и так, в его Центре гуманитарных исследований Зоны Отчуждения до сих пор работало шесть человек: он сам, я, еще два полевика, уборщица и бухгалтер. Знаю ли я, кто самый ценный сотрудник – после него самого, разумеется?

О да, ребята, я, разумеется, знаю. Без вопросов! Уборщица. Труд ее виден всем и каждому, результаты его следует оценить позитивно. Безусловно, уборщица даже более ценный человек, чем он сам, глава центра. Но… поди разбери: бухгалтерша все же иногда бывает полезнее. Пока она защищает центр от вторжений всяческих проверщиков, мы можем безмятежно блаженствовать. Как можно этого не понимать? Да и женщина милая, пятый год борется за сброс седьмого пуда со спелого ее тела. Сердце кровью обливается от эпической истории ее борьбы. Один в ней недостаток: послать ее в Зону невозможно – мутанты моментально сбегут на большую землю от ее занудства… А потом и сталкеры. Как их тогда изучать? Определенно, позиции уборщицы выглядят прочнее.

Я и хотел было воспроизвести всё это с добавлением маленьких милых завитушек, но вовремя вспомнил, сколько мне лет.

– Теряюсь в догадках, – сказал я Михайлову.

– Правильный ответ! Мастерский. Чтобы не было разночтений, подпишите, пожалуйста, приказ, – он двигает ко мне бумажку и ручку.

– Какой приказ?

– О назначении вас, Тимофей Дмитриевич, заместителем директора нашего милого Центрика. Это даст вам право посещать разного рода совещания, заседания и круглые столы вместе со мной. А если понадобится, то и вместо меня. Очень вам признателен, кстати, что всю эту чушь с уборщицей вы не стали мне говорить.

Обалдело подписываю.

– Спасибо, Дмитрий Дмитриевич.

Обязательно надо было показывать, до какой степени он меня знает?

– Отлично. Копия – вам. Теперь принципиальный вопрос: вы сыты?

– Э-э… Ну-у… Да.

– Поставим вопрос иначе: вы достаточно сыты, чтобы не есть еще шесть или семь часов, а то и восемь?

И тут я понял. Михайлов вовсе не делал из меня Петрушку с этими артефактами и с этими рассуждениями насчет продажи наших голов каким-то крутым военным… Он протягивал мне руку в отчаянно скверной ситуации. И не хотел, чтобы я отверг его предложение как подаяние, из гордости. Он дал мне почувствовать: есть выбор, можно решить свою судьбу так, а можно этак, хотя сам давно всё решил. И я сделал выбор. Какой нужно мне и какой казался оптимальным ему.

До чего же, мать вашу, золотой мужик.

– Сколько у нас времени, Дмитрий Дмитриевич?

– Похоже, вы меня тоже очень хорошо изучили… Минут пятнадцать. Идите на кухню, режьте бутерброды, а я приготовлю кофе. Мы едем подписывать акт самопродажи во временное рабство.

Я направляюсь к холодильнику, а он бурчит мне вослед:

– Собственно, я очень ждал вас, Тим. Очень ждал. Иначе всё произошло бы гораздо раньше…

Спасибо, Господи, иногда ты даешь нам друзей, которых мы не заслуживаем.

Старенькая служебная «Волга». Водитель в сержантских погонах и со знаками принадлежности к каким-то трубопроводным, прости господи, войскам. Из-за пробок ехали смертельно долго.

Первую половину дороги я проспал. Служба в армии в первую очередь учит нас, как заснуть в любое время суток, в любой позе и на любой поверхности.