Александр Афанасьев - Россия 2020. Голгофа

В тамбуре стоял человек. Под его ногами была большая сумка.

Зачем-то он вышел первым, когда только проехали Балезино. В тамбур обычно выходят, чтобы покурить, но этот человек не курил. Просто стоял и смотрел на медленно ползущий за окном пейзаж через дыру от пули, как через прорезь прицела.

Человек был русский. Удмуртия, маленькая республика в центре России была его родиной.

В тамбур вышла проводница. Человек, не говоря ни слова, подвинулся.

Человек был странным. Совсем не таким, какие обычно ездят в поездах дальнего следования в плацкартных вагонах. Что-то в нем было нехорошее… отпечатавшееся в глазах пламя. Раньше проводница не обратила бы на это внимания, раньше вообще жили легче и проще, но сейчас во взбаламученной войной России следовало обращать внимание на все и на всех, если хочешь выжить. Особенно смущала эта самая сумка – массивная, тяжелая. Взрыв поезда Санкт-Петербург – Москва был только восемь дней назад, точно такая же сумка погубила тридцать одну душу. Проводница сообщила Сане, знакомому сопровождающему из ЛОВД [5]. Но Саня так ничего и не сделал, а когда она подступилась к нему с вопросом во второй раз, зыркнул на нее так, что она больше и не спрашивала ни о чем.

Хорошо вроде хоть русский. Хотя сейчас и это не признак. Вон, та, что экспресс взорвала, говорят, тоже русская, за черного вышла, б…ща.

Мимо плыл уже перрон. Их вели на первый, главный путь. Пригородная касса, вокзал дальнего следования, переделанный под старину, вроде как дореволюционный – хотя на самом деле новодел. Бетонная арка переходного моста, пригородный вокзал, выполненный в стиле советского конструктивизма, щерящийся на мир острыми зубьями стекол – после взрыва стекла так и не вставили…

Взрыва…

Дальше шло здание – высотка почты и дистанции пути. Поезд дернулся, в последний раз скрипнул-бухнул всеми своими сочленениями и, устало выдохнув, застыл на месте.

Вот и все. Конец пути. Ижевск…

Человек сошел с поезда первым. Привычно быстро, приметливо огляделся по сторонам.

На перроне многолюдно, так многолюдно, как никогда не было в мирные времена, все-таки Ижевск не проходной город, тупиковая ветка. Главная станция несколько ближе – Агрыз, город на самой границе Татарстана и Удмуртии, Агрыз-Товарный входит в десятку крупнейших станций России по грузопотоку. Но сейчас на вокзале яблоку негде упасть. Враз обедневшие, снявшиеся с мест, ставшие беженцами в родной стране люди продают свой нехитрый, сейчас никому не нужный скарб, шастают дети – просто нечего делать и голодно; для этих детей школы не открылись, не ходят они в школу. Старухи торгуют семечками, пирожками и просят милостыню.

Оцепление давно снято, ленты, огораживающие место подрыва, сорваны и затоптаны. Ничего не осталось – только опаленный пролом в стене и выбитые стекла. И смерть – кто ее видел, тот почувствует, даже когда все убрали…

В карман полезли. Человек, не глядя, дал по руке, прошел к выходу с перрона – тому самому, который ведет на стоянку, отмахиваясь от таксистов. Как только становится плохо – таксистов становится больше, потому что как-то надо кормить свои семьи. Но человек отмахнулся от таксистов, прошел мимо, он привык никому не доверять и не садиться в чужие машины…

Пахло дымом. Везде пахло дымом. И стучали топоры – люди заготавливали дрова на зиму. Прямо в городе…

Еще одна примета нового времени – угрюмым утесом в стае малолитражек высился бронетранспортер. Сидящие на броне СОМовцы [6]в масках держали автоматы под рукой, курили, внешне не обращая ни на что внимания, но на самом деле зорко процеживая толпу…

Трамваи ходили.

Ему вспомнилось старое, что он читал много лет назад: если ходит в городе трамвай, значит, есть в городе советская власть. Трамваи здесь ходили. Значит, не так все было плохо…

Он сел на единичку, идущую в центр. Трамвай был на ходу, только стекла были через раз да одной двери не было. Почему-то вандалы любили громить именно трамваи.

Проезд стоил восемьдесят рублей. Не так плохо – в Москве еще дороже…

Трамвай шел в город. Нетерпеливо звенел звонком, мигал фарами. Дорожное движение не соблюдали – ижевские лихачи то и дело вскакивали на пути, чтобы обогнать какую-нибудь пробку или объехать особенно большие рытвины на дороге.

Люди. Рынки самопальные, первый еще у хладокомбината, у южной автостанции. Торговали селяне нехитрыми дарами не слишком-то щедрой, но родной удмуртской земли. Меняли на бензин, на вещи – деньгам больше не доверяли. Старушки торговали вязаными вещами – нужная вещь в преддверии голодной и холодной зимы. Даже через выбитое трамвайное окно было видно, что торговля идет не особенно бойко – денег у людей нет. На перекрестке раскрылилась, разухабилась блатная, черная «Приора», через раскрытые дверцы летел тюремный шансон. Вот и эти повылазили из своих нор, снялись со своих крыток, выползли из подполья. Мутноглазая, татуированная рвань, человеческий осадок во взбаламученном до предела озере страны. Углы [7]. И смеют еще… вон, флаг русский с гербом. Возьми таких – будут рубашку на себе рвать, говорить, что русские и за русских. Хотя на самом деле – все, что им нужно, это такой вот рынок, чтобы обирать беззащитных старух и селян.

Хотя ради этого с татарами, с кавказерами они бьются – кость в кость.

Руки человека сжались в кулаки. Как же дожились-то до такого?!

Трамвай шел дальше. Трамвайное депо, гнилые переулки, деревяшки – там сейчас тоже полно беженцев. Бетонный частокол новостроек на горизонте. Милицейские «уазики» на дагестанскую моду, со снятыми верхними половинками дверей, торчащими из окон автоматными стволами. Автоматов здесь было много – столица русского оружия, как-никак. Хватало и машин – все-таки нефть тоже здесь есть. Стальная, рывками текущая, переругивающаяся сигналами река.

В центре, на кольце, за две остановки, человек сошел. Просто хотел пройтись…

Бывший драмтеатр, превратившийся теперь в приют для беженцев. Опаленный огнем минарет новой мечети ниже, исклеванные пулями стены. Горелые пепелища за спиной – там были старые, деревянные дома, предназначенные к сносу с сорок седьмого года. Бой здесь был знатный, били трассерами, все деревянное горело. Вот и снесли, получается…

Дальше – проулками. Побитые «Газели», стоящие вокруг них, поплевывающие, смолящие дешевые цыгарки мужики. Битые стекла магазинов, под которые перестроили все первые этажи домов. Половодье уличного торжища, начинающееся у бывшего цирка. Его тоже подожгли – харам. Смотреть цирк – харам…

Харам…

Ни одного целого окна. Когда началась вакханалия, простые люди, обычные простые люди бросились на штурм магазинов. Хапали заполошно, жадно, весело, иногда кроваво. Тащили то, чего в жизни не могли себе позволить, то, что дразнило взгляд каждый раз, когда проходили мимо. С варварским восторгом освобождались от тяжелой, горбатой жизни и думали, что все впереди. А впереди оказались ваххабиты, гарцующие по городу тачки с автоматным огнем из окон. Подломленные автоматы с завода, военных и ментовских складов, ружья. Когда отхлынуло – наступило протрезвление, больное, беспощадное, страшное. Вытащенную с раздолбанной камнем витрины шубу теперь продавали за бесценок, меняли на канистру бензина, на машину дров и не могли сменять. Уезжали из города, кое-как строились в пригородах, захватывали пустые дачные участки. Кто-то уже готовился зимовать, прорубал в форточке дыру, ладил буржуйку…