Сергей Зайцев - Темная мишень

Как только старшой заскочил в подъезд здания через улицу и принялся палить в хмурое небо, Хомут тоже вскинул автомат, целясь в пикирующую тень, но так и не выстрелил. Его глаза расширились от ужаса, а дыхание перехватило – не от того, что он вдруг увидел на крыше двухэтажки, где укрылся старик, нет… Он вдруг не смог дышать. Все тело парализовало какой-то чужой хищной силой, мутным облаком растекшейся по улице. А огромный бесформенный горб на крыше, до этого лежавший неподвижно, вдруг словно взорвался. Ошметки снега потели во все стороны. Какое-то невероятно огромное, массивное, но быстрое существо, никогда не виданное Хомутом раньше, с оглушительным скрежетом ломая кровлю, рванулось к краю крыши. Могучие лапы, длиннее фонарного столба, рядом с которым скрючился Хомут, метнулись к несущейся вичухе через всю улицу, перекрыв ее, словно парочка чудовищных шлагбаумов…

И сцапали крылатую тварь на лету, как паук муху.

Вичуха заверещала, забила крыльями, хлестко защелкала клювом, пытаясь вырваться. Челюсти гиганта с хрустом сомкнулись, и вопли крылатой оборвались. Грохот тяжелых шагов по крыше, глухой удар где-то по ту сторону здания – ловец спрыгнул на землю. Мерно удаляющийся грузный топот…

И только когда в глазах уже начало темнеть от недостатка кислорода, невидимая хватка твари отпустила. Захрипев, Хомут кое-как поднялся на ноги. Кирпич так и торчал столбом посреди улицы, с мертвенно-белым лицом. Пошатываясь, совершенно обессиленный ментальной атакой монстра, Хомут двинулся к воротам, одной рукой цепляясь за прутья ограды, а второй волоча за ремень автомат. По лбу из глубокой ссадины текла кровь, острая боль впивалась в бок при каждом шаге – полное ощущение того, что на этот раз он ребра доломал.

Добравшись до Кирпича, Хомут встряхнул его за плечо:

– Проснись, красавица, тебя уже поимели…

Пацан от его толчка мягко осел, растянувшись на снегу.

Хомут выругался, сообразив, что тот застыл вовсе не от нападения вичухи, а от воздействия этого хреномамонта на крыше. Кое-как согнувшись, пришлось отвесить пацану пару хлестких пощечин – тех самых «лещей», которых пообещал ему старик. Ну вот, вроде зашевелился…

Следопыт бросил злобный взгляд на привязанное к санкам тело незнакомца и спотыкающимся шагом побрел к подъезду двухэтажки, где пропал Оспа. Силы постепенно возвращались. «Старшой, поди, тоже валяется парализованный, и хорошо еще, если не задохнулся, – подумал Хомут, – такое испытание не каждый выдержит». О том, что это за тварь такая сидела на крыше, можно и позже подумать – монстр наверняка распугал всю живность в округе, и пока тихо, нужно как можно скорее уносить ноги.

– Не… подходи…

Донесшийся из темноты голос старшого остановил Хомута, едва он сунулся в подъезд. И голос его звучал жутко – хрипящий, прерывающийся от невыносимой боли. После многих лет на поверхности, привыкший к опасностям, Хомут редко терял самообладание. Но сейчас запаниковал, сразу сообразив, что со стариком, которого он по-своему любил, хотя никому бы в этом не признался, хоть ножом режь, случилось что-то непоправимое. Фонарь был только у старшого, поэтому следопыт торопливо чиркнул выхваченной из кармана зажигалкой, и холодея, уставился на высвеченную дрожащим огоньком картину. Занесенный в подъезд снег вокруг Оспы густо почернел от крови. Сам он лежал на спине, с изувеченным до неузнаваемости лицом – сырой кусок мяса без глаз, с вывернутыми костями скул и разорванными щеками. Как-то даже дико в этом месиве смотрелись уцелевшие подбородок и губы, на которых вздувались кровавые пузыри. Хомут сперва попятился от увиденной картины, затем спохватился, бросился к старику, растерянно рухнул рядом на колени, не зная, что делать.

– Как же так, старшой… Как же так, Иваныч…

И только сейчас, с пугающе близкого расстояния, следопыт разглядел того, кто был причиной таких увечий. Тело упыря ничком валялось рядом с Оспой, подрагивая в агонии. Голова вывернута набок, взгляд желтых тускнеющих глаз злобно следил за человеком. Из разорванного картечью горла вытекала вязкая жидкость. Так вот от кого столько крови…

– Гранату… дай… – с трудом прохрипел-пробулькал Оспа из последних сил.

Хомут медлил, не спеша выполнять последнюю просьбу, но понимал, что после таких ран на этом свете долго не задерживаются. Решившись, яростно выругался, достал из кармана единственную оставшуюся гранату. Сорвал кольцо, всунул «лимонку» в ладонь старика, заставил обхватить пальцами ребристое тело и прижать спусковым рычагом к груди.

– Я вспомнил, Витя, кто он такой… – прохрипел Оспа. – Не делай ему… ничего… А теперь уходи…

Прихватив карабин старшого, Хомут как ошпаренный выскочил из подъезда и метнулся в сторону, под защиту стены. В подъезде коротко грохнуло, хлестнуло осколками. И все стихло.

Не оглядываясь, Хомут направился к санкам с незнакомцем, зло вскинул автомат:

– Из-за тебя, сука, только неприятности…

Он даже не понял, откуда вывернулся Кирпич. Прыгнул к следопыту, повис на руках. Хомут заорал от резкой боли, прострелившей ребра, попробовал вырваться, но пацан вцепился в автомат, как клещ.

– Не смей! – яростно выкрикнул мальчишка, в этот момент ничем не напоминая прежнего наивного лопоухого щенка. – Оспа оставил ему жизнь! Не смей менять его волю!

Хомут резко ударил его коленом в живот, отбросил от себя. В руке как-то сам собой оказался трофейный нож, играя в пальцах смертоносными бликами. Ярость и обида за нелепую гибель наставника, душившие следопыта, требовали выхода.

– Не хочешь тащить – проваливай… я сам его дотащу, ради Оспы, – через боль выдавил Кирпич, скорчившись на снегу.

Хомут криво усмехнулся и шагнул ближе. Но передумал, совладал-таки с яростью:

– Ладно. Посмотрим, как ты его допрешь. Лично я руки марать не собираюсь.

Наташа позволила себе лишь десятиминутный перерыв, а глаза уже предательски слипались.

По опыту знала: самое трудное еще впереди – перед самым концом смены, вот уж когда станет совсем невыносимо. До этого надо успеть разложить операционные инструменты, прогладить салфетки, наделать ватных тампонов, помыть полы… Голова шла кругом. На самом деле дежурила она не одна, но старшая медсестра Галина, пользуясь своим положением, позволяла себе отлучаться по личным делам чаще, чем следовало. Естественно – перекладывая большую часть работы на стажерку.

Вздохнув, девушка встряхнула головой и рассеянно оглядела ординаторскую – комнатушку, где медсестры хранили медикаменты и перевязочные материалы. Пахло йодом, хлоркой и влажным бельем. Перевязочного материала, несмотря на зажиточность Ганзы, в госпитале всегда не хватало. Вооруженные стычки между разными группировками, бытовые ссоры, производственные травмы, жуткие ранения на поверхности от клыков и когтей населивших мир наверху тварей… Пострадавших везли едва ли не со всего Великого Кольца – госпиталь на Таганской славился своими специалистами. Считалось нормальной практикой, что за отдельную плату, или по особым договоренностям о взаимопомощи, пациентов доставляли со смежных станций других карликовых государств. Неудивительно, что постоянно приходилось перестирывать заскорузлые от крови бинты и стерилизовать инструменты.