Сергей Зайцев - Темная мишень

– Да, да, Сережа, я поняла, уже бегу.

Она неуклюже выскочила из кухни, хлопнув дверью.

– Не понял, – Боров удивленно приподнял брови. – Вы это о чем тут говорите? Какая еще дорога? Тебя Робинзон куда-то посылает, что ли?

Грешник и не надеялся, что обойдется без вопросов. Стрелять нельзя, поэтому он отложил оружие на плиту. Жаль, Боров – один из самых безобидных придурков в бункере. Его и убивать-то не за что. И готовит хорошо. А сколько раз разговаривали по душам в полуночные часы, когда больше никто не слышал – с чистым, как слеза самогоном и нехитрой закуской…

– Ты что, Майю не знаешь? Вечно какую-нибудь чушь брякнет.

Тяжелая сковородка взлетела с плиты, разогретый жир выплеснулся и рассерженно зашипел на полу. Боров, хотя и попытался отшатнуться от удара, не успел – подвела массивная комплекция и малоподвижный образ жизни. Мерзко хрустнул череп, глаза повара закатились, тело завалилось набок и грузно упало на пол. Аккуратно поставив орудие убийства обратно на плиту, Грешник быстро огляделся. Так, куда же этого хряка… в морозильник нельзя, сейчас завхоз с помощниками притащат мясные туши, сразу обнаружат…

Он подтянул Борова к стенке возле плиты, приподнял и шаркнул раной на голове о грязный кафель, размазывая кровь. В толстую лапу повара вложил ручку сковородки. Ну, споткнулся человек, упал, расшиб голову. Бывает. Старость не радость. Внимательно осмотрел пол возле стола, растер подошвой ботинка капли крови, превратив их в грязные кляксы.

Через минуту он остановился возле жилища шефа.

Вторгаться с огнестрельным оружием к Храмовому было строжайше запрещено, возле входа даже специально тумбочка стояла – Грешник положил на нее «Вепря», проверил, на месте ли «Каратель». Ничего, если что, и ножик можно в дело пустить. Когда-то здесь и охранники дежурили, сменяясь каждые четыре часа, но Храмовой и это отменил, не доверял никому. Теперь о посетителях заранее сообщали установленные в коридоре датчики движения.

Чувствуя непривычное волнение, Сергей глубоко вздохнул и, постучавшись, вошел.

В ноздри ударил ароматный запах табачного дыма, дохнуло теплом хорошо прогретого воздуха.

Сразу за дверью располагался рабочий кабинет Робинзона, где он принимал посетителей. Яркая люстра под потолком освещала хорошо обустроенное помещение – начальство могло себе позволить любую роскошь, а расход энергии Робинзон для себя не ограничивал. На стенах, отделанных панелями песочного цвета, висели картины художников прошлого, полки застекленного книжного шкафа у правой стены пестрели корешками разнокалиберных бумажных томов. Пол застилал ковролин – хоть и порядком полинявший, но все еще пестрый, весь в рисунках давно исчезнувших цветов и зверей. На многочисленных полочках между картин – разные декоративные безделушки и горшки с геранью, фиалками и кактусами, а в большой кадке в углу даже чахнул разлапистый фикус. Не кабинет, а прямо оазис былой цивилизации. Боковая дверь справа вела в спальню, слева к основному помещению примыкал шикарный бар, совмещенный с кухней. В общей столовой Храмовой никогда не появлялся – да и зачем, если у него здесь и так все устроено по высшему разряду?

Утопая в мягком кожаном кресле, хозяин кабинета восседал за стильным компьютерным столом сложной конфигурации, с полочками и ящиками под разные повседневные причиндалы и канцелярские принадлежности. В правой руке Робинзона – сигара, из которой вьется сизый дымок, левая придерживает на колене стакан чая в подстаканнике. Глаза полузакрыты, на лице – выражение безмятежной отрешенности. От ушей, заткнутых наушниками-вкладышами, к нагрудному карману, где прячется флэш-проигрыватель, тянутся тонкие проводки. На специальной надстройке столешницы – распахнутый ноутбук. Храмовой любил убивать время на нежно любимый «маджонг».

Старше Полякова на несколько лет Робинзон все еще выглядел моложавым франтом. Холеное, с идеально правильными чертами лицо чисто выбрито, длинные черные волосы без единой седой пряди стянуты в хвост под затылком. Верхние пуговицы светло-серой рубашки расстегнуты до пупа, приоткрывая жилистую грудь, – спортзал, оборудованный в одном из помещений убежища, он посещал ежедневно, в отличие от бесславно почившего Борова. Из-под нижнего края стола видны лакированные кожаные туфли и небесно-голубые края джинсов. Одежды на складе и в самом деле завались, Робинзон мог себе позволить постоянно щеголять в обновках. Остальные затворники обычно занашивали вещи до дыр, прежде чем получить от завхоза новые. Или принимали в пользование после Храмового, который подобным франтовством словно пытался продлить ускользающую молодость. Но как ни наряжайся, а все-таки возраст сказывался и на нем – глубокие морщины на лице и шее, темные мешки под глазами, нездоровый цвет лица, обезображенного все сильнее проступающими пигментными пятнами – все это никуда не спрячешь, не затрешь выдохшимися кремами и лосьонами, не перекрасишь, как волосы.

Поляков почти бесшумно прошел по гасившему шаги ковролину.

Замер возле стола, кашлянул.

Храмовой вздрогнул, словно только сейчас заметил посетителя, распахнул глаза шире, сверкнув выцветающей синевой, губы сложились в привычную надменно-ироническую усмешку. Не надоедает ведь играть, хотя всем давно известно, что врасплох его застать невозможно. Под столом в специальных петлях крепится парочка дробовиков, при желании любого вошедшего Робинзон мог встретить сдвоенным залпом картечи, а выжить с развороченным нутром весьма проблематично. И был как-то случай – встретил. Еще лет десять назад. Один шустрый лейтенант из почившего вместе со всеми госструктурами ФСБ, затесавшийся в колонию, решил взять власть в свои руки, подначил парочку ребят и явился свергать Робинзона. Даже вахтенного склонил на свою сторону. Самоуверенный вояка и не подозревал, что отправился прямиком на подготовленную бойню. Робинзон прямо тут, в дверях, на минутку оторвавшись от очередной сигары и маджонга, нашпиговал всех троих свинцом. А Грешник, просчитавший заговор, подсобил с тылу – тихо вышел из комнаты через коридор напротив кабинета и выстрелом в упор разнес затылок предателю-вахтенному, который растерялся так, что никак не мог решиться – то ли сдаваться, то ли бежать. Ни то, ни другое он не успел. В тот день трофейный «Каратель» фээсбэшника достался бывшему представителю «офисного планктона», а женщины колонии долго и усердно отмывали кровь с ковролина, потратив на наведение марафета несколько пачек почти выдохшегося от времени «Vanish».

Люди после этого инцидента прониклись к Робинзону глубоким уважением, густо замешанном на крови и страхе. Ради этого, собственно, Храмовой и позволил карьеристу добраться до кабинета. Ведь можно было прикончить по-тихому, но раз выпала такая оказия, раз и навсегда закрепить авторитет, то грех ей не воспользоваться. В этом весь Робинзон – крайне предусмотрительный и расчетливый мужик. И опасный своей непредсказуемостью. Сколько лет его Грешник изучал, а до сих пор не мог с полной уверенностью сказать, что у того на уме. Понятно только одно: Робинзону нравилась власть. Он любил и умел руководить – это он понял еще до Катаклизма, успешно развивая свою компанию по торговле компьютерными комплектующими и аксессуарами. Теперь же бессменно руководил колонией второй десяток лет, с легкостью пережив единственное серьезное покушение.