Сергей Зайцев - Темная мишень

«Не твоя воля. Не твоя».

Вполне вероятно, что Учителю сейчас не до оправданий перед заказчиками. После того как Грешник подчинил на Новокузнецкой целый отряд, ему уже было несложно сломать волю человечка, дежурившего в отсечке. Задачу ему внушил простую – открыть решетку, пропустить морлоков на станцию. Ведь после ухода Грешника люди могли очухаться, собрать погоню. Попытаться его остановить. Теперь вряд ли это произойдет. Много же их там копошилось во тьме, этих тварей, голодных, злых и жутко возбужденных непрошенным визитом разведчиков…

Поляков поймал себя на мысли, что и сам себя чувствует как голодный, злой, жутко возбужденный предстоящей расправой морлок. Он всю жизнь чувствовал этот странный голод, который утолялся лишь хорошей дракой или убийством, а теперь, после заразы, он переплавился во что-то иное, более темное, гибельное для окружающих… А может, и для него самого. Там, на станции, ему пришлось задействовать всю силу воли, на какую был способен – чтобы остановиться. Его ведь просто корежило от желания убивать, пить чужую жизнь . А теперь это желание снова нарастало, становилось нестерпимым. Жгучим. Подавляющим разум. Ломающим все сильнее истончавшуюся, крошившуюся стенку воли, сдерживающую подступающее безумие…

Что это? Плата за еще один шанс завершить задуманное?

И если так, то насколько его хватит до того момента, как безумие поглотит его окончательно? Что, если его возрождение – лишь небольшая отсрочка перед смертью? И если так, то у него чертовски мало времени, а его планы на преобразования в Убежище несбыточны, а потому смешны и нелепы.

Тогда остается только месть – уж на это его хватить должно.

– Ладно, ты пока иди, я отолью и догоню, – заметив, что Поляков потерял интерес к разговору и о чем-то глубоко задумался, Фикса, неуклюже перебирая по снегу снегоступами, повернулся к нему спиной и принялся расстегивать штаны.

На самом деле он собирался сбежать, как только бывший приятель отойдет, скроется из поля зрения – но блатной не подозревал, насколько его намерения очевидны для измененного. В заледеневших от ненависти глазах Грешника отражался лишь летящий снег и подступающая из глубины души тьма.

Что-то почуяв в последний момент, Фикса обернулся на скрип снега за спиной. Даже успел увидеть блеск стали. А вот на то, чтобы попытаться спастись, времени уже не хватило. Короткий удар в шею заставил ноги блатного подломиться. Не издав ни звука, он рухнул лицом в снег. Маска и капюшон слетели с головы вместе с вязаной шапкой, открыв взлохмаченные седые волосы, из перебитой артерии горячей струей ударила кровь, протапливая снег. Поляков скользнул на лыжах к телу, резким движением пятерни сгреб блатного за волосы и повернул голову набок, стараясь держать ее так, чтобы кровь не забрызгала руки. Поддел кончиком ножа золотую коронку, насмешливо блестевшую во рту хозяина даже после его смерти, надавил, выдирая изо рта. Бросил кусочек окровавленного золота в снег и с наслаждением втоптал лыжей поглубже. Успокоившись, вытер лезвие об одежду, отправил в ножны на бедре. Оружие Фиксы брать не стал, лишняя ноша ни к чему. А вот его маску прихватил. Поначалу легкий ветер, постепенно усиливаясь, становился уже неприятным, снежинки измельчали, превращаясь в жесткую крупу, и царапали кожу, заставляли все чаще щуриться.

Он выдернул торчащие из снега лыжные палки и двинулся сквозь прибрежные заросли по тропе, протоптанной ушедшим вперед отрядом. По его губам скользила удовлетворенная улыбка. Действительно, стало легче. Одной занозой в душе меньше.

Любое предательство имеет цену, и момент, когда придется платить, рано или поздно всегда настает.

В тот выход на поверхность, семнадцать лет назад, Фикса был в сговоре с Хомутом, и знал, что собирается сделать главарь банды с его женой. Именно для этого и пошел с ним, чтобы отец семейства не вернулся раньше времени. Купил спокойствие для себя за счет семьи Полякова.

Есть проступки, для которых не существует срока давности.

Поляков резко остановился – голодная ноющая заноза снова завозилась в сердце. И молоточки боли в висках застучали сильнее. Проклятье. Станет ли ему легче, когда он разберется с Храмовым?

Хороший вопрос…

Но ответ уже близко.

Фиона всегда чувствовала, когда кто-то рядом, хотя и не могла открыть глаз. Не могла пошевельнуться. Но слух и обоняние ей еще не отказали, и они рассказывали ей обо всем. Скрип дверей, шаркающие шаги – Костолом всегда расхаживал по убежищу в глубоких стоптанных тапках из теплого войлока. Звяканье склянок и инструментов в шкафчиках или на столе. Едкий запах спирта. Шорох одежды. Журчание льющейся воды в воняющей ржавчиной раковине с давно нечищеным стоком. Она чувствовала костлявые, сильные пальцы Костолома, когда он ее перевязывал – переворачивая бесцеремонно, как куклу, но боли не испытывала, хотя запах горелой плоти – ее собственной, преследовал ее неотступно.

Иногда израненное сознание проваливалось в бредовые видения.

Одно, особенно отчетливое, она запомнила. В нем она смогла снова овладеть своим телом, смогла заставить себя сесть. Вокруг нее бушевал огонь, кусал лицо и руки, диким зверем вгрызался в плоть, трещали вспыхнувшие волосы – боль была такая, словно с нее заживо содрали кожу…

И все же сквозь огонь она смогла кое-что разглядеть. Совершенно незнакомая комната. И какой-то человек, выходящий из нее прочь.

– Помоги! – беззвучно шепнули губы Фионы, проталкивая слова сквозь боль и отчаяние. – Не оставляй меня здесь… Не уходи без меня… Не уходи!!!

Он обернулся – незнакомый парень лет двадцати, пораженно взглянул на нее. Но пламя поглотило комнату, и незнакомец сгинул, ничего не успев предпринять. Именно после этого кошмара, когда она очнулась, боль растворилась, тело словно отторгло ее, выключило, чтобы спастись. Сработал внутренний защитный механизм. Слишком уж сильной она была, сводящей с ума, сжигающей заживо…

Рядом завозился Костолом – видимо, готовился к перевязке.

Боится Храмового, старается изо всех сил.

Чтобы вас обоих зверье сожрало… Большую часть жизни провела в Убежище, а ни одного друга или подруги так и не завела. Настя-Язва не в счет, общалась с нею скорее из-за контраста. Злая, жестокая, язвительная. Нередко остроумная. Яркая. Она всегда привлекала внимание. А остальные не люди – серые тени. Зачем они живут? Дышат этим воздухом? Переводят пищу? Изнашивают одежду? Совершают кучу бессмысленных телодвижений? Они не верят в завтрашний день. Все давно смирились, что этого завтра не будет, но все еще копошатся, влачат жалкое существование и ничего не делают, чтобы полноценно прожить день сегодняшний. Ее отец, уж на что нелюдимый человек, и то изредка читал книги в местной библиотеке – комнатке, специально отведенной под читальню. Отец говорил, что это издержки телевизионного воспитания – видеоряд воспринимается легче, чем текст книги, над которым еще нужно напрячься, увидеть описываемые образы, а люди всегда предпочитают легкие пути. Зомбоящик промыл мозги не одному поколению перед Катаклизмом. Так что в читальню, кроме нее, матери и отца, заглядывали всего пара человек. Ах да, сам Храмовой тоже почитывал. И Боров, как ни странно. Покойный Боров. Его смерть маму не спасла…