Юрий Маслиев - Убить Троцкого

– Но ведь ты сам первый нарушаешь эти правила! – возразил Блюм. – По этим вашим паршивым профессиональным правилам ты должен был сразу же уничтожить Орлова, не мучаясь сомнениями… Да и мы с Женей должны были бы лежать с перерезанными глотками… Так что, профессия – профессией, а существует еще, к счастью, и человеческий фактор, который не укладывается в прокрустово ложе шпионского кодекса.

– И ты прав, Блюм, – вынес соломоново решение Евгений, – давайте сейчас перегрохаем друг друга, предварительно отрезав башку генералу Орлову, и не будем мучиться сомнениями.

Последовавший после этого смех всех троих постороннему слушателю мог бы показаться странным после таких, мягко говоря, мрачноватых выводов. Но друзья были настолько тесно связаны между собой и ощущали преданность друг другу – более тесную, чем кровное родство, что даже прямые доказательства измены друга не смогли бы заставить поверить в это. Каждый из них, как бы высокопарно это ни звучало, готов был отдать друг за друга жизнь; и они тонко чувствовали и прекрасно понимали это.

– Да-а, – отсмеявшись, как будто пробуя на вкус фразу, задумчиво сказал Михаил, – человеческий фактор… – и после небольшой паузы продолжил: – Мы, к сожалению, за свою короткую жизнь столкнулись с целой лавиной жестокости, подлости, низости и предательства. Нам повезло в этой кровавой круговерти – мы выжили и научились худо-бедно обеспечивать свою безопасность; благо – в юности были хорошие учителя, которые как будто предугадывали наступление этого смутного времени. По крайней мере мой отец это действительно предвидел. Но мне кажется, в силу нашей молодости все наши вроде бы правильные логические умопостроения все-таки достаточно примитивны. Настоящую мудрость мыслящий человек, может быть, получает только в зрелом возрасте, когда количество познания добра и зла, накопленное за многие годы, перерастет в другое качество. И для того чтобы познать истину, не потребуется создавать стройные алогизмы, истина будет рождаться спонтанно.

Я моложе вас, но эта сумбурная речь просто передает мои ощущения. Человеческий фактор… – продолжил он после паузы, – наверное, всю глубину его мы познаем гораздо позже. И возможно, наши понятия о добре и зле, о справедливости и порядочности, о красоте и уродстве, да и о многом – изменятся. Но клянусь: мои чувства дружбы, любви и преданности к вам никогда не изменятся. – Неизвестно почему, у Михаила проступили слезы; и он сквозь стиснутые зубы, устыдясь своего порыва, дабы разрядить обстановку, добавил: – И все-таки правила разведки гласят – лица, прикоснувшиеся к секретам, должны быть уничтожены, иначе провал – неминуем.

– Ну все, – заржал Лопатин, – пизд…ц генералу. – И друзья опять бесшабашно засмеялись, ощутив после слов Михаила еще более тесную связь между собой, отгораживающую и одновременно противопоставляющую их всему остальному миру.

За сборами, подготовкой новых документов, созданием новой легенды, несколько отличающейся от легенды, подготовленной контрразведкой, упаковкой оружия как огнестрельного, так и холодного, различной амуниции, которая, по предположениям, должна была им понадобиться в Москве, время пролетело незаметно. И когда поздней ночью друзья уже собирались ложиться, раздался стук в дверь.

– Кого это нелегкая несет… – недовольно пробурчал Лопатин, открывая дверь.

Ко всеобщему удивлению, в проеме двери нарисовался пьяный вдрызг поручик Широков с двумя бутылками коньяка в руках. Не спрашивая разрешения, он на заплетающихся ногах прямо-таки ввалился в квартиру и, зигзагообразно добравшись до стола, плюхнулся на стул. Всегда щегольски подтянутый офицер, с отменной выправкой, поразил их своим расхлябанным видом.

С пьяной целеустремленностью поставив бутылки на стол, он, стараясь привлечь их внимание, громко, выспренно промычал:

– Господа офицеры! – и, чуть помедлив, собираясь с мыслями, уже гораздо тише промямлил: – Выпьем за ваш отъезд, – и, икнув, добавил: – И за упокой моей души… – После чего заплакал, растирая пьяные слезы на лице.

Ошеломленный таким посещением, Михаил молча расставил на столе стаканы, щедро плеснул туда коньяк из принесенных бутылок и, когда все присутствующие выпили, тронул поручика за плечо и сказал:

– Рассказывай.

В конце концов, вылавливая из бессвязно-пьяной речи зерна здравого смысла, выяснили следующее.

Молодой выпускник Московского университета Андрей Широков, закончив технологический факультет, увлекся радио и на этом поприще делал блестящую научную карьеру.

Во время войны все специалисты их лаборатории получили воинские звания, но эти глубоко штатские люди не попали на фронт, а прилагали свои знания в сфере наладки радиооборудования на военных объектах, кораблях Балтийского флота, бронепоездах, в штабе Верховного главнокомандующего и на других объектах. Но пришла революция, об их лаборатории забыли – просто стало не до нее.

В начале Гражданской войны Андрей вместе с матерью бежал на юг – от голода и красного террора. Мать Широкова – старая знакомая семьи Орлова – обратилась к будущему генералу за помощью, и он взял Широкова к себе в адъютанты. Мать, довольная, что ее чадо пристроено, со спокойной душой уехала подальше от фронта, как она думала – на время, в эмиграцию.

Вначале полковник особо не обременял своего порученца. Но служба в контрразведке не терпит нейтральной позиции; и постепенно Широкова – в общем-то, мягкого и интеллигентного человека – стали привлекать к различным разработкам, где он показал себя как человек абсолютно не приспособленный к такого рода деятельности. Но он уже прикоснулся к секретам по роду своей службы. Желая повязать его кровью, Орлов направил его в отдел, где занимались интенсивными допросами, а проще говоря – в пыточную. Однако Андрей и там оказался не у дел – отказывался проводить пытки заключенных, а однажды с ним во время одного из допросов случилась истерика; и он, в общем-то, оказался ненужным балластом. Постепенно между ним и сотрудниками контрразведки образовалась пустота, переходящая во враждебность, усиливающаяся еще и тем, что он – блестяще образованный и красивый человек, имел успех у женщин и был дружен со многими штабными офицерами. Последние смотрели на сотрудников контрразведки как на необходимое зло, как на людей, у которых руки по локоть в крови, что, по мнению штабистов, несовместимо с дворянским званием: одно дело – пролить кровь в бою, другое – измываться над безоружными жертвами. Друзья предупреждали о двусмысленности его службы среди садистов и убийц, предостерегали о последствиях. Но, увы: из контрразведки сотрудники сами уже уйти не могли. Как говорится: вход – рубль, выход – два, да и то, скорее всего – вперед ногами.