Александр Афанасьев - В огне

– Шахиншах и вправду погиб?

– Погиб, брат, погиб. Не перебивай, прошу тебя, мне и так тяжело собраться с мыслями… там один из экипажей… по одной трибуне осколочно-фугасным долбанули… не собрать потом ничего было, по второй из крупнокалиберного пулемета… кровь рекой текла… так вот… этот танк проломился через ограждение и ушел в Парк шахидов, твои сослуживцы и саваковцы бросились за ним… идиоты… танк не остановить автоматом. А потом был этот пацан… Понимаешь, простой пацан! Он где-то подобрал автомат, приблизился к пролому, который сделал танк, и выпустил в нас очередь. Понимаешь, это был простой пацан, он подобрал автомат и пошел, и открыл огонь, и мы его убили.

– Ты же знаешь… эти малолетние фанатики… может, у него родственника убило.

– Не убило. А убили. Мы убили, понимаешь? Это не случайность, мы убивали людей, и они все нас ненавидят. А этот пацан – это наш народ, он – из нашего народа, и он взял автомат и пошел убивать нас…

– Ты говоришь не так, как подобает офицеру.

– Я говорю так, как подобает персу. Понимаешь, нас все время учили, что мы офицеры, но мы же – и персы, мы из персидского народа. Куда мы пойдем, если наш народ ненавидит нас?

– Прорвемся к русским.

– До них не дойти.

– Возможно, они уже высаживают десант… может быть, их бронеколонны уже в городе.

– И что? Что это изменит? Даже если мы и останемся в живых… я не могу больше, понимаешь, не могу…

Майор помолчал:

– Помнишь моего отца?

– Мусу-джана? Помню, конечно.

– На Каспии его один раз выбросило за борт… он сам мне рассказывал. Был шторм. Он проплыл в шторм несколько миль… но все же не прекращал грести, пока его не подобрали с катера нефтяников. Мне не нравятся твои слова, они – слова пораженца. И предателя. Хочешь быть с нами – будь. Нет – сиди и дожидайся, пока тебя расстреляют. Это не народ, это чернь. Восставшая чернь. Ничего, кроме кнута и пулемета, она не понимает, потому что чернь – она и есть чернь. Светлейшего больше нет, но мы, офицеры, – есть. И если мы не приведем эту чернь к должной покорности – ничего не будет. Страны не будет, потому что эти – они неспособны строить, они могут только разрушать. Хочешь помогать нам – помогай. Нет – сиди с сидящими, сами справимся. Твое слово, брат…

Полковник вздохнул:

– У тебя был мудрый отец, брат. Я помогу тебе – и да простится мне…

Как он и ожидал, за ними пришли довольно скоро, хотя понятие «скоро» в этом каменном мешке было растяжимым, время они знали по часам одного из офицеров, которые не были разбиты или отобраны. У гвардейца Муртазы, о котором сказал майор, был не нож, а длинная, острая, вшитая в обмундирование спица. Смертоносное оружие, им запросто можно достать до сердца или до печени, а это – смерть.

Когда за стеной что-то зашевелилось тяжелое – засовов нормальных тут не было, замков тоже, и двери импровизированных камер для устойчивости заваливали чем-то тяжелым, – все они напряглись. Их было несколько… и каждый знал свою роль. Возможно, здесь есть предатели… даже наверняка есть… но сделать они ничего не успеют.

Открылась дверь – она открывалась наружу, мощный луч света от аккумуляторного фонаря ударил в камеру, слепя узников:

– Выходить! Шестеро на выход!

Как и было оговорено – не вышел никто.

– Выходить! Шакалы…

Гвардейцы решились – один прикрывал второго автоматом, а этот второй вошел в камеру и, схватив первого попавшегося, потащил его наружу. При этом обе его руки оказались заняты, автомат висел за спиной, да и от плачущего, хнычущего врага, которого ты презираешь, вряд ли можно ждать смертоносного удара…

– Пощадите, шейх… у меня есть жена и дети… двое детей, кто их будет кормить…

– Исламский трибунал выслушает тебя, собака… лежать!

Еще один прицелился в офицера, которого уже вытащили из камеры, последний из наряда, четвертый, держал дверь, и автомат был у него не в руках, а висел на боку. Ох, расслабились революционные гвардейцы, расслабились…

– Ты! Пошел сюда! Пошел!

Вытащили еще одного…

– Ты! Ты, ты… куда…

Еще одного – вытащили за ноги.

Четвертый – четвертым вытащили Муртазу, он лег у стены вроде бы неуклюже, но на самом деле из этого положения легко вскочить.

– Ты…

Пятый! Майор Качауи!

Готовность…

Третий, что контролировал пленных офицеров у стены, отошел назад, чтобы дать возможность разместить у стены пятого.

– Шейх, прошу вас, шейх! Это все, что у меня есть, шейх, возьмите и отпустите меня! Возьмите и отпустите меня!

Один из пленных имел весьма полезную привычку – он носил крупную купюру под каждой из стелек ботинка, так, на всякий случай. Теперь майор, тряся этими двумя купюрами, встал на колени и пополз к третьему, одному из двух, который держал автомат на изготовку и контролировал пленных. Руки его, с двумя зажатыми в них бумажками по десять русских червонцев каждая, были протянуты к конвоиру, но тот не ощущал это как угрозу, хотя руки пленника были у самого автомата. Он знал, что слуги неверных будут молить о пощаде, стараться подкупить их, потому что такова их мерзостная сущность. Об этом предупредил их мулла и сказал, что тот, кто возьмет хоть туман от неверных, будет поставлен на колени перед строем и расстрелян как предавший дело ислама.

Еще один стоял в глубине коридора – на всякий случай. Пятый. Но отступать поздно – расстреляют что так, что так…

– Мне не нужны твои грязные деньги, трусливый шакал! – наслаждаясь своей властью, заявил молодой боец исламской революции.

Майор левой рукой блокировал автомат, схватив его за ствол и отводя от себя, правую выбросил вперед сжатой в кулак и сильно рванул за ствол автомата на себя. Автомат висел на ремне, боец потерял равновесие и упал на кулак майора, врезавшийся ему в горло. Исламист страшно захрипел, стараясь схватить хоть немного воздуха – гортань была разбита и мгновенно распухла, перекрыв доступ кислорода к легким. Прием этот придумали русские, уже давно – как раз для таких случаев. Последователи Мохаммеда обычно казнили своих жертв, поставив их на колени… и вот для этого-то русские изобрели такой прием, позволяющий с голыми руками перейти в наступление с этой позиции…

Боец повалился на майора и принял в спину пули, которые предназначались для пленника, пятый, страхующий, открыл огонь, но с одной стороны был один из своих, а с другой – открытая дверь камеры, наполовину загораживающая сектор обстрела. И тем не менее он решился стрелять и выстрелил несколько раз одиночными, стараясь нащупать цели… что-то сильно ударило майора, едва не повалив на землю, от боли потемнело в глазах, но он знал, что отступать нельзя. Он умудрился дотянуться до пистолетной кобуры на боку уже мертвого, но все еще прикрывающего его своим телом бойца… и выстрелить дважды в конец коридора.