Юрий Маслиев - Месть князя

– Шесть часов утра. До прихода вашей смены осталось восемнадцать часов. Так что, пора, ребятки, пора… – улыбнулся Михаил разбитыми губами.

– Что пора? – окрысился на него самый молодой и мерзкий из этой троицы хорек, знавший, по-видимому, в силу своей молодости и низкого звания, меньше своих коллег.

– Ты будешь первый, – ответил Михаил, и комната взорвалась в диком смерче.

Через несколько мгновений двое из них, на время потерявшие сознание, были взнузданы и связаны в позе лука. Простыни, разрывая распахнутые рты, тянулись к стопам, притягивая их к затылку до хруста в позвоночниках.

Михаил, проверив, плотно ли закрыты форточки в окнах, принес из кухни электроплитку, сковороду, масло, соль. Прикрыв плотно двери (толстые стены старинного дома не пропускали ни звука), он надел на себя клеенчатый фартук и, достав из шкафчика ампулу с морфием, оставшуюся после смерти Леонида Викторовича, вкатил небольшую дозу молодому хорьку, чтобы тот сразу не умер от жуткой боли. Связав ему руки и ноги, он при помощи нашатырного спирта привел в себя двоих взнузданных, чтобы они все видели, и приступил к действию.

Михаилу было неприятно этим заниматься, но он являлся рационалистом и прекрасно знал о том, что эти изверги сделают с его женой и ребенком, если он не добьется необходимых сведений. А устрашающее воздействие на других тоже входило в его планы.

Молчаливо и сосредоточенно он, как обычный мясник, не проявляя аффектации, раздел догола молодого хорька и, умело содрав кожу с верхней половины туловища, завязал у чекиста над головой, засунув его поломанные, для удобства упаковки, руки в этот же жуткий мешок. Он хорошо усвоил урок одного красного комиссара под Челябинском, который на глазах у пленного белого офицера пытал его соратника, совсем юношу, чтобы вырвать у наблюдавшего за всем этим сведения.

Совесть не мучила его. Он понимал, что, уничтожая этих троих, он совершает доброе дело, освобождая мир от мерзости. Что поделаешь: на войне как на войне.

Несчастный, не придя в себя от удара и действия наркотика, слегка подергивался. К удивлению Михаила, его тело почти не кровоточило. Изучая систему интенсивных допросов, Михаил тем не менее видел воочию действие пытки впервые. Курс лекций по этой теме им читал Кингоро. Так что Стрельцов знал обо всем этом чисто теоретически.

Один из связанных от страха попытался закрыть глаза, чтобы не видеть жуткую картину.

– Открой глаза, сука, – холодно, без эмоций произнес Михаил, кольнув его острием кухонного ножа чуть выше глазной впадины, – или свой глаз сейчас увидишь без зеркала.

Его холодный бесстрастный голос наводил ужас.

Так же бесстрастно он подошел к плитке и засунул штепсель в розетку. Две пары глаз с диким ужасом наблюдали за его манипуляциями. Лениво взяв банку с солью, он непринужденной походкой подошел к «тюльпану», как называл такую страшную фигуру Кингоро, и посыпал ее солью. Тихое постанывание превратилось в глуховатое мычание, доносящееся из-под жутко кровавого кожаного бутона. Изуродованное тело начало, подпрыгивая, извиваться по полу, оставляя кровавые пятна вперемешку с фекалиями. Разнеслось отвратительное зловоние.

– Ну что, кто из вас старший? – спокойно, как будто ничего не случилось, спросил Стрельцов.

Один бугай, отчаянно вращая глазами и дергаясь телом, связанный, пытался показать на своего коллегу.

– Ну что ж, я проголодался. Да и твоему начальнику не мешало бы перекусить. Так что, не обессудь, дружок.

Стрельцов хлебосольно осклабился.

– Ну что, перекусим или поговорим? – обратился он к старшему.

Тот бешено таращил глаза, пытаясь промычать что-то.

– А-а, понял. Вначале закусить, – издевался Михаил.

Он сорвал брюки с бугая и одним движением отточенного, как бритва, ножа отхватил у того кусок ягодицы.

– Свеженькая, тепленькая человеченка, – облизывался Михаил, ставя сковородку и подливая в нее подсолнечное масло.

Вскоре подсоленное мясо зашкворчало, издавая смешанный с запахами фекалий сладковато-тошнотворный запах.

Монотонное тарахтенье диктора радио сменилось очередной бодрой песней:

– Ну вот, под музычку и позавтракаем, – корча из себя маньяка, радостно-идиотски засмеялся Михаил, переворачивая мясо. – Ты любишь энкавэдятинку? – повернулся он к допрашиваемому чекисту.

Тот на глазах у Михаила начал быстро седеть. Его черные волосы вначале приобрели пепельный цвет, а затем окончательно побелели.

«Как бы не перестараться в своих „шутках“», – кольнула Михаила тревожная мысль, так как второй вояка лежал в луже крови, не подавая признаков жизни. Михаил полил из сковороды на окровавленный бутон, по которому уже ползли невесть откуда взявшиеся, недавно проснувшиеся весенние мухи, тонкую струйку раскаленного подсолнечного масла, заставив этот обрубок сделать очередное «па» из пляски святого Витта. Поставив сковороду, он обратился к поседевшему:

– Ну что, будем разговаривать или мне заняться тобой, предварительно покормив?

Всем своим видом тот выразил полное согласие.

– Еще бы, – с безудержной серьезностью подтвердил Михаил, – откуда тут аппетит возьмется.

Развязав простыню, сразу освободившую седому рот, оставив связанными руки, за шиворот он поволок его для допроса в другую комнату. В спину им из радиоточки радостно хрюкнуло хором:

И вопросы посыпались градом. Перепуганный оперативник, торопясь и захлебываясь, давал на все исчерпывающие ответы.

Скользя между людьми в толпе, спешившей начать трудовую неделю, Михаил брезгливо морщился, вспоминая «разделочный цех», который он устроил в квартире. Его до тошноты преследовал запах крови и смерти. Он понимал всю необходимость совершенной им мерзости, понимал и заслуженность возмездия. Но это возмездие пока настигло их не за его близких. Он был прекрасно информирован о садистских методах, используемых НКВД по отношению к в общем-то невиновным людям, хотя в этой стране победившего социализма, по большому счету, невиновных нет. Каждый внес свою лепту в дело победы революции. Хоть своей индифферентностью, хоть сопротивлением, но пассивным, хоть укором, но молчаливым, но свою лепту внес каждый, ныне здравствующий пока гражданин Страны Советов. И не только в прошлом, но и сейчас.

«Интересно: надолго ли хватило бы этих людей с «чистыми» руками, «горячим» сердцем, философией вампиров, если бы их в каждой квартире, куда они, как волки в овчарню, налетали по ночам в своих черных воронках, встречали бы так, как встретили в квартире Тани?»