Андрей Гребенщиков - Обитель снов

– Вашу! Мать! – крепкие выражения приносили неожиданное облегчение, давая передышку между вспышками молчания. Никита сел в кровати, зажег лампу, стоящую на тумбочке. Ее слабенького свечения едва хватало на то, чтобы осветить саму себя, но и этого маячка в ночи было достаточно – долгожданное успокоение пришло вместе с прорезавшим тьму огоньком. Все нормально. Дурной сон внутри дурного сна. Ничего страшного, это усталость и напряжение, но скоро все окажется позади. Он победит, он справится. Только видений больше не надо, пожалуйста.

Никита не знал, к кому обращал свою мольбу: не так важен адресат, как само послание. Он не хотел видеть страшные сны, не из трусости, его нельзя было в ней упрекнуть, из инстинкта самосохранения. Разрушительный, убийственный морок не должен пересекать границы реальности, не должен проникать в настоящий мир! Сон во сне – это угроза для сознания, для ощущения непризрачности существования…

К собственному удивлению Ника, утро, немного более позднее, чем обычно, застало его отдохнувшим и довольно бодрым. Вот как благотворно влияет на молодой организм лишний (на самом деле совсем и не лишний!) час сна. Ни тяжести в голове, ни лености во всем теле – такая небывальщина случается по утрам только раз в сотню лет, и то не со всеми!

В отличном расположении духа – о ночных кошмарах в памяти остались только лоскутки воспоминаний – он отправился в магазин, не забыв перекусить на скорую руку. Кипящая энергия рвалась наружу, не давала усидеть на месте и требовала срочно заняться делом. Воистину, удивительное начало дня! Ника будто подменили: вместо привычной утренней зомби-версии, он превратился в неусидчивого живчика, алчущего работы трудоголика.

Впрочем, подмена, несмотря на всю ее иррациональность и невероятность, нравилась юноше – лучше ощущать себя полным жизни неадекватом, чем мудрой, но еле дышащей (да и то – на ладан) сомнамбулой.

Переквалифицироваться, что ли, в «жаворонка»? Провокационная мысль, но не лишенная смысла. Никита уверенно шагал по темному туннелю, соединяющему квартиру и магазин, и на ходу прикидывал прелести и недостатки «утренних бодряков». Сказать по чести, будучи убежденной и даже прирожденной «совой», «жаворонков» он недолюбливал. Его не на шутку раздражали их сонные рожи по вечерам, когда жизнь только начиналась, а уж как бесили радостные физиономии в ранние часы, когда всему доброму и приличному полагается спать крепким и безмятежным сном, а не слушать «треклятые трели» будильника…

Дядя говорил, что вся довоенная цивилизация подстраивалась под распорядок дня именно «жаворонков», вероятно, потому и закончила столь плачевно. Но сейчас, ощущая нездоровую и совершенно несвоевременную бодрость во всем теле, Никита испытывал некоторое подобие зависти к врагам просвещенного человечества – под просвещенным человечеством, само собой, подразумевались добродетельные, исполненные вселенским знанием о смысле бытия, «совы».

Не закончив внутренний спор, Ник добрался до записей Эль и тут же начисто забыл о всем, что не касалось напрямую дневника. Вчерашний настрой на необременительность предстоящей работы, из которой самоудалился элемент глупой и ничем не объяснимой влюбленности, сегодня уже не казался легкой, ничего не значащей прогулкой по широким и безопасным проспектам прошлого. Указательный палец, нацеленный на «плей», дрожал и отказывался подчиняться! Может, влюбленность и ушла, но страх, будь он трижды неладен, остался на месте! Ему до жути страшно погружаться в воспоминания девушки… И непонятно, что хуже всего – страх за себя или за нее…

Записи, сменявшие друг друга на протяжении пары часов, содержали крайне скудную новую информацию, зато с невообразимой силой погружали подневольного слушателя в пучины того отчаяния и безнадеги, что завладели сознанием несчастной Эль.

Никогда еще с таким облегчением он не отставлял умолкший диктофон подальше от себя. План работ, понятно, не выполнен, но еще и весь день впереди, а пока хватит, нужен перерыв, иначе мозги окончательно съедут набекрень.

Ник выбрался по свободу, которая ограничивалась расстоянием в пару метров от входа в магазин, дальше бдительные охранники его не пускали. Да он и не рвался, кара за нарушение домашнего ареста значительно превосходила тяжесть самого домашнего ареста. Сегодняшний охранник, кажись, его звали Вадимом, помимо обязательной бдительности отличался еще и мрачностью, а также крайним недружелюбием, если не сказать открытой враждебностью. Ник долго пытался понять причину столь явной неприязни, однако ничего, кроме дежурного объяснения – «чересчур тесно познакомился с его подружкой», – придумать не смог. Как бы то ни было, перекинуться парой фраз со служивым не получится, зря только выходил «на улицу».

– Обед скоро? – есть пока Никите не хотелось, но других тем для бесед со злобным Вадимом попросту не существовало.

Вопрос почему-то вызвал у охранника замешательство, тот вздрогнул и заметно побледнел. Затем с заминкой, чуть заикаясь, произнес:

– Ч-через два ч-часа.

Подивившись внезапному не замеченному ранее заиканию, юноша, вздыхая и жалея себя, вернулся к прерванному занятию. «Милая Эль, быстрей бы кошмар для тебя закончился. Ну и заодно для меня».

– Четверка, здравствуй, родная! Отец насильно затащил меня к священнику, отцу Павлу. Я тебе о нем ничего не рассказывала, но что там было рассказывать, если и имени-то его до сегодняшнего дня не знала. Не складывается у меня с религией. Атеисткой проще живется – ни раев, ни адов, ни геенн огненных, греши, сколько влезет, в свое удовольствие. Однако с попом этим пообщались в охотку, нормальный парень, молодой, даже младше Дениски. За религию меня не агитировал, морали не читал, уму-разуму не учил, адекватный, короче, чувак. Знаешь, что мне в нем понравилось? Вокруг люди сходят с ума, – да что люди, весь мир в тартарары провалился! – а он спокойный, доброжелательный, улыбается, слушает тебя внимательно… А кто я ему – чужой человек, сбоку припека, что называется.

Мы разговорились, и я первым делом спросила: как же его Бог такое допустил, за что всю планету, ему подведомственную, жестоко покарал? Думаю, сейчас начнет нести околесицу невнятную, от прямых ответов уходить, непереводимыми цитатами и прочей заумью прикрываться, но нет, честно признался, что не знает. Слишком мало прошло времени с Катастрофы, слишком сильна боль, которая и разум, и веру застилает. Оказывается, отец Павел на Объекте случайно оказался: дом в нашем поселке освящал, когда Эвакуация началась… Его никто не спрашивал, под белые ручки – и в автобус. Вот и получается, спасли попа помимо воли, а он все к семье рвался, в Москву, к жене и троим детишкам… Меня аж в пот бросило, когда он это рассказывал. Я себя жалела, а тут человек, который все потерял, сочувствие ко мне проявляет, и вижу, что искреннее, не показное совсем. Заботится о других, о себе совсем не думает. А если думать начнет, вспоминать, то разума точно лишится, так и сказал. Уважаю честных мужиков, кто слабостей своих не боится.