Василий Гавриленко - Теплая Птица (отредактированный вариант с альтернативной концовкой)

себя по безволосой груди, Андрей нашарил на полу шлёпки и пошел к лифту.

Наверху в своем кабинете Островцев наконец-то вынул беруши и еще раз

побывал в душевой, на этот раз обмыв собственное тело.

Всякий раз после Василиска, когда Андрей поднимался к себе, ему

казалось, что он изменился.

Разглядывая в зеркале посеревшее лицо, старший научный сотрудник

испытывал злость: кто виноват в этой серости, если не Василиск? Василиск и

Невзоров… И Галя, и Анюта, и мать. Все они, каждый по-своему, виноваты.

Из-под пола доносилось приглушенное шипение. Андрею показалось: кто-

то читает странный стишок:

Пастушок, не ходи босиком!

Видишь – ленты шуршат по земле?

Слышишь шепот – колышется шмель?

Чуешь скошенной запах травы?

Пастушок, не ходи босиком.

-Проклятая! – Островцев размахнулся и стукнул по своему отражению

кулаком. Зеркало треснуло - из разрезанной руки пошла кровь.

-Проклятая жизнь.

Андрей опустился на пол. Он ходил босиком, не разглядел в высокой траве

змею и теперь ее яд все глубже проникает в душу.

Багровая вода исчезала в решетке на полу, находя дорожки в мыльной

пене.

«Что я есть? Пена! Кто-то – пенки, я – пена. Вся жизнь, как лабиринт.

Лабиринт Минотавра. Лабиринт Василиска. Как выбраться? Как мне выбраться из

этой ловушки?»

Натыкаясь на стены, Андрей нашел аптечку, вылил на рану полпузырька

йода. Жжение отрезвило его.

-Ну и пусть, - прошептал Островцев, туго перематывая руку бинтом. – Черт

с вами со всеми…

К кому он обращался, кого ненавидел, Андрей осознавал смутно. Но одно

было совершенно ясно – жизнь проходит, как гроза над созревшими хлебами.

Она бессмысленная и нелепая, его жизнь.

Одевшись, Островцев подошел к конвейеру, взял запечатанный конверт –

сквозь танталовую фольгу мерцают светлячки. Присел к столу. Оцепенев, пару

минут таращился на крошечные частицы Василиска.

В старшем научном сотруднике уже не было ни сомнений, ни раскаяния: в

черепе словно сидел генерал, четко и размеренно командующий парадом. Андрей

же – всего лишь солдат на этом параде.

«Фаталист» - усмехнулся Островцев и, взяв клейкую бумагу, быстро и

крупно написал: «Опыт с Биоатомом (23767t по классификации UAA)».

Сжав зубами до хруста кончик карандаша, мелкими буквами:

«Незавершенный».

Андрей отрезал надпись и аккуратно приклеил ее на конверт. Так, где

портфель?

После того, как конверт исчез в пахнущей кожей темноте и щелкнула

застежка, Островцев зажмурился, ожидая рева сигнализации, секьюрити с

автоматами.

Тишь да гладь.

Нехорошо усмехнувшись, Островцев надел плащ.

Андрей взглянул на часы, удивился: оказалось, он пробыл в ОПО всего

полчаса. Сонно мигали таблички «Выход» и «Будь осторожен». Здесь, в холле,

змеиное шипение уже не слышно.

«А что если?»

Андрей повернул к кабинету директора.

Какой код на двери Невзорова? Андрей по собственному опыту знал, что

сотрудники используют совсем простые коды. Может, и директор? Дрожащим

пальцем ввел четыре ноля. Щелчка не последовало. Четыре единицы – нет.

Четыре двойки – бесполезно.

В сердцах Андрей несильно ударил по двери ногой и – к его ужасу – она

отворилась.

Островцев замер на пороге. Что думает мышь, видя желтеющий в

мышеловке сыр?

В глубине невзоровского кабинета мерцали зеленые цифры. Едва слышно

гудел кондиционер.

Твердым шагом Андрей подошел к столу директора, схватил стопку бумаг с

чертежами, и кинулся прочь, на ходу запихивая бумаги в портфель.

Уже в сосновом бору, когда Островцев спешил к подходящему автобусу, в

голове сверкнула мысль: если бумаги лежат так открыто, то место им, скорее

всего, в туалете. Ну и пусть. До чего приятно напоследок стукнуть обидчика по

скуле!

Кроме задремавшей кондукторши, в автобусе не было никого.

Обнинск клубился за окном потяжелевшим туманом. Изредка навстречу

проносились полупустые маршрутки.

У магазина «Продукты» стояла закрытая на замок бочка с квасом.

«Квас хранится надежней, чем документы ЯДИ», - подумал Андрей и

засмеялся. Кондукторша вздрогнула, огляделась: «Ой, уже Белкинский овраг».

Подошла, строго глядя на Островцева.

-Обилечиваемся, молодой человек.

Показалась башня – макушку скрывают кучевые облака. К башне приварена

лестница, кажущаяся сбоку лестницей в небо.

На остановке в салон ввалилась толпа, стало шумно, пестро, запахло

духами, п о том; кто-то что-то рассказывал, кто-то с кем-то спорил. Андрей, с

готовностью отвлекаясь от своих мыслей, стал прислушиваться к разговору двух

стариков, присевших напротив.

-И вот я ему говорю, - откашлявшись, продолжил старик в серой панаме,

очевидно, начатый на остановке рассказ. - «Товарищ, говорю, жить-то, конечно,

все хотят, но такой ценой жизнь себе я покупать отказываюсь». Он на слово

«товарищ» прямо взбеленился – пена на губах, глаза – пятаки, орет: «Да я, тебя,

падла партизанская, через мясорубку пропущу!». «Власть, - говорю, - ваша,

пропускайте».

-А многие ломались, становились полицаями, - вздохнул его собеседник,

человек с длинным, изможденным лицом.

-Не то слово – гестаповцам по части зверств фору давали, все старались

отплатить за жизнь свою паскудную, задобрить фрицев. Знал я одного, однорукого

Занько, работал на лесопилке. Пришел немец – Занько всех предал, стал убивать,

насиловать, грабить…

-А вы «Сотникова» не читали? Там это самое подробно описано.

-Да где уж мне читать? – вздохнул старик в панаме и поднялся. – Ну ладно,

Семен Иваныч, я пошел: Аксеново.

В электричке, рвущейся к Москве, Островцев думал про стойкого

партизана. Портфель жег колена, под сердцем настойчиво копошился червь

сомнения, несмотря на то, что Андрей считал сами понятия – родина, патриотизм

– пережитками прошлого, атавизмом, таким же, как хвост или шесть сосков у

человека.

«А старик-то остался жив», - пришло ему на ум у платформы «Победа», и

это была победа над сомнениями. Как он выжил, этот стойкий партизан?

Освободили свои, или, в конце концов, он уступил напору палачей? Жаль,

недорассказал дед...

За окном пронеслась лента реки.

Теперь Андрей размышлял о деле : сейчас не начало девяностых, когда

ученые, прихватив по возможности секреты отечества, драпали в Америку.

Времена кувыркнулись на триста шестьдесят градусов, и никто никому не нужен,

даже тащи он на плечах атомную бомбу…

Атомная бомба не заинтересует америкосов… Но 23767t – это не атомная

бомба.

«Станция Сколково. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция