Сергей Тармашев - Наследие 2

— Миша, к чему эта потеря времени? — укоризненно нахмурился Синицын. — Ведь ваши люди осматривали местность! Вокруг пусто, и даже тепловизор ничего не показывает! Мы лишь затягиваем начало раскопок, световой день сейчас совсем недолог! От нас зависит судьба планеты!

— В Новодевичьем монастыре сначала тоже было пусто, — упрямо отрезал Ермаков. — И тепловизор точно так же не давал отметок. — Он хлестнул взглядом остановившихся подчиненных: — Выгружать!

Профессор лишь тяжело вздохнул и отодвинулся в угол, чтобы не мешать военным. Эта военная принципиальность была явно излишней, но спорить с Ермаковым он не стал. Подполковника можно понять, он отвечает за жизни участников экспедиции, и за время пути сюда на его долю выпало слишком много волнений. А тут ещё Солнечногорск рядом… При мысли о подсолнухах Синицыну вновь стало не по себе, и он поймал себя на мысли, что чем скорее рейд скроется в развалинах, тем лучше будет для всех. Эта перестраховка с выгрузкой взрывчатки только всё усложняет.

Тем временем Ермаков вылез из машины и отправился давать указания десанту второго вездехода. Солдаты осторожно перетаскивали железные коробы с аммоналом, гражданский персонал отодвинулся в глубь лавок, максимально освобождая узкий проход, и профессор, чтобы скрыть недовольство, уселся на кресло возле водителя и принялся разглядывать лес в узкое оконце. Оба снегохода, остановившиеся в голове колонны, были хорошо заметны, и Синицын увидел, как Ермаков подходит к одному из них и меняется местами с солдатом, занимающим место за водителем. Подполковник что-то сказал водителю первого снегохода и сделал жест в сторону развалин центра. Оба аппарата завели двигатели, и Синицын раздосадованно выдохнул. Не трудно догадаться, что Ермаков собрался лично провести разведку. Эдак мы не попадем к Центру и до ночи! Михаил очень милый человек и, без сомнения, хороший военный, но сейчас он уж слишком перегибает палку!

Профессор решительно встал, собираясь выйти из вездехода. С Ермаковым стоило серьезно поговорить. Он ещё раз посмотрел в окно, обдумывая, успеет ли добраться до подполковника или лучше вызвать его в радиоэфире, но снегоходы уже тронулись с места. Синицын нашарил тумблер включения ближней связи, как вдруг прямо на его глазах солдат, управляющий передовым снегоходом, несильно дернулся и обмяк, наваливаясь на руль. В следующую секунду сидевший за ним стрелок ощутимо вздрогнул и свалился на снег. Неуправляемый снегоход скрылся из поля зрения, вторая машина заложила крутой вираж, и профессор понял, что её водитель ничком откинулся на сидящего позади Ермакова и не управляет ею. Подполковник дернулся всем телом, опрокидывая накренившийся в повороте снегоход на бок, и Синицын увидел, как на снегу вокруг завалившегося аппарата расцветают снежные фонтанчики.

— Засада! — хриплый крик Ермакова в радиоэфире хлестнул профессора, словно бичом. — Все вон из машин!!! К бою!!! Противник на одиннадцать часов!

Всё, что произошло дальше, Синицын видел, словно в замедленном кино. Снаружи глухо загремели автоматные очереди, и люди бросились к выходу, мешая друг другу и спотыкаясь о брошенные ящики с аммоналом.

— Подсолнухи!!! — в головных телефонах чей-то истошный вопль перешел в хрипящее бульканье.

Водитель вездехода рванул рукоять открытия двери, но расхлябанный замок заклинило. Тогда мужчина обеими ногами вышиб дверную створку и прыжком выскочил из кабины. Едва он приземлился на ноги, как его гермошлем брызнул осколками лицевого щитка вперемешку с кровавыми ошметками, и водитель рухнул на снег. Профессор в ужасе бросился открывать вторую дверь, она не поддавалась, в головных телефонах звенели крики боли и ужаса, а кабина вездехода быстро покрывалась маленькими аккуратными отверстиями… Неожиданно кто-то распахнул дверь снаружи и рывком выдернул Синицына на улицу. Профессор вылетел прочь и упал в снег. Прямо над головой загрохотал автомат, и старик увидел, как возле его лицевого щитка дымящиеся гильзы бесшумно падают в снег, оставляя после себя оплавленные ямки. Он попытался подняться, чтобы бежать, но совсем рядом заплясали белесые снежные брызги, и страх заставил его ещё сильнее вжаться в глубокий снег. Перед лицом мелькнула рука в армейском скафандре, кто-то схватил профессора за локоть и потащил в лес, вроде бы ему что-то говорили по радио, но всё смешалось в звуках стрельбы, панических воплях, хрипах умирающих… Над головой снова раздалась автоматная очередь, близким звуком выбиваясь из хаоса грохочущей вокруг перестрелки. Синицын изо всех сил отталкивался от снега ногами, в ужасе оглядываясь назад, на медленно вырастающие из снега брызги, ползущие за ним по пятам. Но белесые фонтанчики неумолимо приближались, и он понял, что не в силах от них скрыться. Внезапно позади раздался оглушительный взрыв, и что-то огромное ударило профессору в спину, словно грузовик, сшибающий со своего пути хлипкую человеческую фигуру.

Исполинская река величественно раскинулась под жарким солнцем от горизонта до горизонта, и её кристально чистые воды поражали своей прозрачностью. Казалось, огромная водная масса медленно плывет под бесконечной лазурью небес. Где-то вдали едва виднелся противоположный берег, покрытый могучими дубравами и белоснежными березовыми рощами. Синицын лежал на мелком, словно пудра, и ярко-желтом, словно золото, песчаном берегу, облаченный в старинные белые одежды, и ласковый ветерок слегка шевелил густую, сочно-зеленую траву подобравшейся к пляжу равнины. Легкие воздушные потоки играли с многоцветьем полевых цветов и верхушками трав, создавая умиротворяюще приятный шелест, и в этом причудливом шорохе ветра ему чудился тихий, почти неслышный женский шепот:

«…на синем море… на белом камне… сидели… три сестры…»

Просто лежать без движения в столь волшебном уголке природы и наслаждаться опьяняющей чистотой воздуха было так приятно, что размышлять о том, что всего этого на самом деле быть не может, абсолютно не хотелось. Ни разу в жизни ему не снились такие чудесные сны, и он был согласен отдать что угодно за то, чтобы провести в глубинах подсознания ещё несколько минут.

— Как старик, Дарьяна? — тяжелый, почти рычащий бас бесцеремонно ворвался в прекрасную идиллию.

— Просыпается, — едва уловимый шелест ветра перешел в тихий женский голос. — Он здоров, с ним можно разговаривать. Ему много лет, но в душе он так и остался ребенком. Он не враг.

— Что с вражеским воином? — шагов слышно не было, но теперь рычащий бас звучал ближе.

— Закончу к вечеру, — всё так же тихо ответила женщина. — Позови меня, как придет время.

Легкое шуршание ткани у самой головы Синицына сменилось негромким звуком удаляющихся шагов, и дремотное состояние мгновенно улетучилось. Профессор открыл глаза и тут же подскочил от испуга. Гермошлема на нем не было. Он панически заозирался вокруг, надеясь отыскать его прежде, чем получит смертельную дозу заражения, и замер. Залитый кровью гермошлем находился на полу неподалеку, и его лицевой щиток был разбит вдребезги. Можно попробовать сделать тряпичную повязку вроде респиратора, но… Синицын махнул рукой. Глаза, уши, кожу лица всё равно не защитить. И перчатки куда-то пропали… Даже странно, что он не чувствует внутри себя жжения. Дыхательные пути и легкие уже должно было начать разъедать воздухом, наводненным токсинами и канцерогенами. Возможно, сказываются жестокие морозы… Но ему не холодно… И удушливый кашель не беспокоит, и лицо не болит, гермошлем же в крови. Старик машинально ощупал лоб, нос и щеки, но не нашел повреждений и осмотрелся.