Вадим Полищук - Возвращенец. «Элита пушечного мяса»

К тому же его любили женщины. Сам старшина был однолюбом, предпочитал одиноких молодух в теле и обязательно с собственным хозяйством. Благо во время войны этого добра хватало, и везде — на Украине, в Польше, Германии, где бы ни останавливался бригадный штаб, старшина находил себе бабу. Как он объяснялся с немками и полячками, оставалось тайной, но от них он нахватался импортных словечек, которыми пересыпал свою речь. Чем-то он напоминал Вове одного персонажа из старого фильма, только у того руки были золотые, а у старшины росли из… Но это уже в Вове заговорила зависть.

На обратном пути грузовик начало вести вправо. Поначалу Вова решил, что почудилось, но чем дальше, тем сильнее машину уводило с прямой. Матюгнувшись, он съехал на обочину. Зашевелился спавший до этого Дормидонтов.

— Что случилось?

— Прокол, похоже. Сейчас разберемся.

Действительно, прокол. Место тут нехорошее, безлюдное. И развалины кругом. Вместе с домкратом и инструментом Вова вытащил из кабины ППС, повесил его на зеркало так, чтобы был под рукой, и приступил к ремонту. Старшина куда-то отошел, пока Лопухов крутил гайки и снимал запаску.

Сзади что-то залепетали по-немецки. Голос детский, но Вова все равно вздрогнул. Автомат трогать не стал, обернулся. Девчонка лет четырнадцати-пятнадцати, на страшного русского смотрела с испугом, но продолжала что-то лепетать, показывая то на себя, то на него. Вова ни хрена не понял ни из ее слов, ни из жестов, стоял и хлопал глазами. Подошел Дормидонтов.

— Чего тут у тебя?

— Да вот, девчонка немецкая что-то хочет, а что, не пойму.

— Ну, ты и лопух, Лопухов, — заржал старшина, — она тебе себя предлагает в обмен на продукты.

Вова пригляделся к девчонке внимательнее. Похоже, с возрастом он ошибся, постарше будет, лет шестнадцати, а может, семнадцати. Худая, бледная, наверняка в подвале последние дни сидела, ручки, ножки тоненькие, груди, считай, совсем нет, вот и ошибся. В чем другом, но в педофилии Вова замечен не был, предпочитал бабенок постарше и пофигуристей. К тому же не по своей воле на дорогу вышла, где-нибудь поблизости в подвале наверняка мать, братишки-сестренки. От одной этой мысли зашевелившееся было желание напрочь отбило. А тут еще и старшина рядом стоит и ржет, как жеребец.

— Да ну ее.

Как выяснилось, старшина оказался более всеяден.

— Если не хочешь, так я воспользуюсь. Пошли, фройляйн, не обижу!

Облапив немочку, Дормидонтов повел ее в развалины ближайшего дома. Но тут девчонка почему-то уперлась, то ли плату хотела вперед получить, то ли замена ей не понравилась, то ли по ходу дела передумала.

— Ну чего упираешься? Жрать-то небось хочешь?

Видимо, старшина сделал ей больно, немка заверещала.

— Ах, ты еще и кусаться?!

Рука у Дормидонтова тяжелая, девчонка отлетела метра на два, свернулась калачиком и заплакала.

— Оставь ее!

Пока дело было добровольным, Вова не вмешивался, но насилия над женщинами он и раньше не терпел и насильников не переваривал. Уже протянувший к девчонке руку старшина на мгновение замер, выпрямился и обернулся к Лопухову. Не понравился Вове старшинский взгляд.

— Не встревай, ефрейтор!

Но в Вову уже вселился бес противоречия.

— Отвали от нее, козел!

Дормидонтов потянулся к висевшей на пузе кобуре, но рука замерла на половине пути сразу, как только щелкнул затвор ППСа.

— Она же немка, а ты из-за нее на кого оружие направил? На своего командира? На боевого товарища?

— Тамбовский волк тебе товарищ! Вон как ряху на солдатских харчах разожрал! Уйди, не доводи до греха!

Старшина уже понял, что прямо сейчас убивать его не будут, руку от кобуры убрал и в сторону отошел, прошипев что-то угрожающее. Вова повесил автомат на плечо, вытащил из кабины свой НЗ, подошел к немке и попробовал ее приподнять. Попытка удалась.

— Ну, все, все, успокойся.

Успокаивающие слова возымели обратное действие, немка зарыдала еще сильнее.

— Ну-ка, дай посмотрю. Ничего страшного, до свадьбы заживет.

А фингал-то будет знатным.

— На вот, возьми.

Вова сунул ей в руки мешок с НЗ.

— Все, иди отсюда, иди. Мне колесо менять надо.

Девчонка еще пыталась что-то лепетать, но Лопухов развернул ее и легким толчком в спину придал ускорение. Когда он вернулся к машине, в развалинах никого уже не было.

Дормидонтов всю дорогу молчал, в Вовину сторону даже не смотрел. Злоба просто переполняла его, даже капитаны на него голос не повышали, а тут какой-то ефрейторишка оружием угрожал. Прибыли в расположение, машину разгрузили. И все молча. После этого Лопухов отправился отдыхать, а на следующий день ему пришлось предстать перед темными очами майора Левинсона.

— Дормидонтов на тебя рапорт написал, что ты ему оружием угрожал.

— Этого никто не видел.

— Значит, сам факт ты не отрицаешь?

На этот вопрос Вова предпочел не отвечать, Левинсон сделал выводы сам.

— Тогда есть два варианта. Первый — дать делу официальный ход, и тогда для тебя все закончится штрафной ротой.

— А второй?

— Есть приказ направлять тыловиков для пополнения передовых частей.

— Водителей этот приказ не касается.

— Правильно, но можно пойти добровольно.

Размышлял Вова недолго.

— Можно бумагу и ручку, товарищ майор.

За все время пребывания здесь писать перьевой ручкой он до конца так и не научился. Нацарапав рапорт, он отдал его майору и вышел из штаба на улицу. Подумав, направился на склад к Ерофеичу, еще предстояло сдать сменщику машину, так что на фронт он попадет явно не завтра.

Проходя мимо приоткрытой двери хозяйственного сарайчика, Вова услышал оттуда характерные хлюпающие звуки. Вова заглянул в щель. Марта, нынешняя старшинская пассия что-то, не иначе Дормидонтовские подштаники, стирала в корыте. Лопухова заинтересовал мощный зад и белеющие из-под подола икры. Семь бед — один ответ. Вова просочился в сарай, женщина его не заметила. Подкрался сзади и толкнул Марту вперед, быстро задрав подол. Видимо, немка приняла его за самого Дормидонтова и покорно стояла в прежней позе, пока Вова путался в завязках кальсон, а потом освобождал ее от излишков белья.

Но не могла же Марта не понять, что сзади к ней пристроился не нынешний хахаль, а кто-то другой, в ходе самого процесса. Но то ли замена ее вполне устроила, то ли ей было все равно, но никакого неудовольствия она не выказала, скорее, наоборот, и звуки характерные издавала. На контрацепцию Вове было плевать, закончив, он натянул кальсоны с галифе и, оставив женщину приводить себя в порядок, вышел на солнечный свет.

Похоже, Вовиных подвигов никто не заметил, только Ерофеич ковырялся в дальнем углу двора, не обращая ни на кого внимания. Вова продолжил путь к нему.