Олег Верещагин - Никто, кроме нас!

– Завтра, – тихо ответил Колька. Вокруг прошло легкое движение. – Два экипажа. Думаю, никто не будет возражать, если я и Игорь, – он хлопнул по плечу Коломищева-старшего, – будем первым экипажем. Хотя бы по праву командира. А второй разыграем.

– Сейчас, – сказал Колька.

«Не надо», – хотел сказать я.

Но не сказал. Было тихо.

Мой пилот – младший из братьев Барбашовых, отца которых убили недавно, тринадцатилетний Витька, стоял рядом со мной с неподвижным лицом.

В этой тишине и неподвижности Колька стал готовить жребии – бумажки с номерами аппаратов, кидая их в свою кубанку.

– Кто достанет? – сказал он каким-то не своим голосом. – Давай ты, Игорь, – он протянул кубанку своему бомбардиру.

Коломищев не стал тянуть. Он сунул туда руку и тут же достал бумажку.

– Пятерка, – сказал он.

– «Саш’хо» [10], – выдохнул Володька Тезиев, кладя руку на плечо своему бомбардиру Сашке.

– Это неправильно, сотник, – вдруг сказал Андрюшка Колпин. – Летишь и ты и Сашка. Если что – как ваша семья?

– Есть еще Ирка. И Дениска, – сказал Колька. И посмотрел на Сашку, который сильно побледнел, но улыбался – по-настоящему, искренне. – Ну что, брат?

– Летим, брат, – сказал Сашка.

– А какие цели? – спросил Володька.

– Вот и цели, – Колька достал из-за голенища сапога карту. – Но это чуть потом, обсудим, когда остальные разойдутся… А пока… – он подмигнул Борьке Ищенко. – Подарок. Не сказать, что от войска, но около того…

…Подарком оказались камуфляжи – куртки и штаны, – ботинки-берцы и коричневые грубые перчатки-краги. Все ношеное, но прочное. Не знаю, где Колька и Борька их добыли, да я этим и не интересовался. На правом рукаве каждой куртки был нашит шеврон кубанских цветов, на левом крепился металлический значок – голова хищной птицы над малиновой планкой с белой надписью «КРЫЛАТАЯ СОТНЯ».

– Барахло будем хранить здесь. И пользоваться только в полетах, – сказал Колька.

Нет, не сказал – приказал.

Голос Тимки удалялся вместе с гитарным перезвоном. На юге били орудия.

– Ну что – спать? – спросил Витька, толкая меня локтем.

– Иди, – я ответил таким же толчком. – А я в станицу.

– К тете Нине? – спросил он.

Я кивнул. Витька вздохнул.

– Пошли вместе, – предложил я.

– Нет, я спать, – ответил он. Ускорил шаг, потом остановился: – Ник… Коль… Я не знаю, может, моих не было дома, когда бомба… Может, они живы?

– Мы их найдем, – ответил я. – Найдем, конечно, живы. Ты тогда просто растерялся. Что им днем делать дома? Наверняка были на работе и теперь тоже ищут тебя… Вот станет полегче, поедем в Ставрополь и найдем твоих…

…Пыль на дороге казалась серебристой в свете луны. Еще она была теплой и мягкой. Я шагал босиком. Раньше я никогда не ходил босиком просто так, не ради удовольствия или не на пляже.

Но сапоги надо было беречь для работы.

Мне уже с полминуты казалось, что впереди – там, где дорога ныряла в рощу, – кто-то стоит. Я не боялся, да и вообще не был уверен, что это человек, а не куст; ускорил шаг и услышал:

– Коль, это ты?

Девчонка?

– Я… – я сделал еще несколько шагов и увидел Дашку Гурзо. В спортивном костюме и драных кедах, она стояла возле дороги. – Ты чего тут делаешь?

– А я задержалась, а через рощу боюсь одна идти, – сказала она, переступая с ноги на ногу.

– Ночевала бы на дворе, – буркнул я. – Куда тебя понесло?

– Мне домой надо… Бабушка болеет, Олег дома не появляется, и мама тоже все время занята…

– Пошли, пошли, – я подтолкнул ее – получилось, пожалуй, грубовато, но она ничего не сказала и пошла рядом.

В роще, как всегда бывает в жаркие безветренные ночи, сами по себе таинственно шептались деревья. Дашка шагала рядом молча. Молчал и я. Если честно, девчонки у меня не было, и я их побаивался, хотя и мечтал о разном «таком», конечно. И вот так – почти локоть в локоть, ночью – я шел куда-то рядом с девчонкой впервые. В голову полезли разные мысли на половую тему. Я сердито отогнал их и подумал, что это все-таки глупо – шагать рядом с девчонкой молча. Но о чем с ней было говорить?

– А ты прямо в Ставрополе жил? – вдруг спросила она.

– Угу. Да, в смысле, – сказал я, даже вздрогнув.

– А я всю жизнь здесь. Я больше и не была нигде, только в райцентре, и все.

– У вас тут красиво, – сказал я совершенную глупость.

Но Дашка почему-то отозвалась готовно:

– Ага. Можно курорт делать. Тут недалеко целебные родники. Ты не видел?

– Я пока почти ничего тут не видел, – сказал я еще большую глупость. Не видел – что тогда красиво?

– А за границей ты был? – не обратила она на это внимания.

– В Турции два раза. И много раз в Крыму, но отец всегда говорил… – я сглотнул комок в горле, – что Крым – не заграница. Там правда все по-русски говорят, и вообще.

– Там тоже война сейчас, – вздохнула девчонка. – Везде война… Я сегодня осетинкам молоко носила, они такое рассказывают… Дети у них все перепуганные, даже не плачут… Господи боже, а если сюда придут?

– Не придут, – ответил я. – Не пустим.

– Ты не пустишь? – без насмешки сказала она.

– Надо будет – и я не пущу, – отрезал я. Тоже серьезно.

Дашка вновь вздохнула:

– Мальчишкам хорошо… Они воевать могут. А ты сиди и жди…

– Не хватало еще, чтобы девчонки воевали.

– Женщины же многие воюют…

– Ну и неправильно. Пришли, вон же твой дом?

Мы и правда вошли в станицу. Нас окликнули с поста КПВТ, потом сказали проходить.

– Спасибо тебе… – Дашка остановилась. – С тобой правда не страшно.

«И мне с тобой», – подумал я, признавшись себе самому, что одному идти через ту рощу было бы жутко.

Постоял, поглядел вслед быстро идущей к своему дому Дашке. И зашагал к школе, где теперь располагался интернат и жила в небольшой комнатке мама.

Я проснулся уже под утро – как раз когда надо было подниматься на работу. Проснулся оттого, что лежал не на соломе и рядом никто не возился.

Оказывается, я спал на раскладушке. А мама спала, сидя за столом.

Как я оказался на раскладушке? Я помнил, что вошел и что мама – она сидела за столом, вот за этим же, вместе с Тонькой, шили они что-то – заплакала. А дальше…