Олег Верещагин - Никто, кроме нас!

– Вы забываетесь! – багровея, закричал американец.

Офицеры повскакали, помещение наполнилось разноголосым злым шумом. Станеску кричал, размахивая какими-то листками:

– Вот! Их пионеры подбрасывают это на все позиции! На все, на все, только многие это скрывают! И скрывают, что солдаты это читают! – он ударил ладонью по листкам. – Вот что тут написано: «Мы победили и можем позволить себе быть гуманными. Любой боец оккупационных войск, вышедший к нам без оружия и с куском белой материи в поднятой вверх правой руке, будет взят в плен с соблюдением всех международных норм и выслан на родину, как только окончатся боевые действия!» Они это пишут, и они это выполняют! У меня сейчас тысяча восемьсот сорок семь человек под командой! Дезертируют по пять-шесть в день! И часовые не стреляют им вслед, а иногда сами уходят с беглецами! Кончится тем, что и я…

Охнув, полковник Станеску повалился на пол – между раздавшихся в стороны офицеров. Эмери с яростным лицом опускал руку с «береттой»; в зал ворвались морские пехотинцы – с примкнутыми ко взятым наперевес винтовкам штыками.

– И так с каждым! – прохрипел четырехзвездный генерал. – Слышите?! С каждым!

В безветренном и безоблачном небе нехотя вставало холодное солнце. Снег на развалинах алел, и только неподалеку, где торчали угловатой горой обломки упавшего ночью F-16, он чернел гарью.

С отвращением окинув взглядом все вокруг, генерал Эмери сделал шаг к своему «Хаммеру».

Последний шаг в своей жизни.

Пуля, прилетевшая из развалин, ударила американца между глаз.

Раньше, чем он упал на снег, охрана залегла и открыла ураганный огонь во все стороны. Не меньше минуты не смолкала стрельба – и только когда стихла, стало слышно, как в снегу шипят гильзы и тяжело дышат люди.

Капитан, начальник охраны, приподнявшись на локтях, огляделся. Облизнул губы. Посмотрел на убитого генерала. Снова на развалины.

И не отдал приказа идти на поиск.

Боже лежал неподвижно. Он видел, как упал Эмери, но его это не волновало сейчас. Он вытер затвор трофейного «Паркера» рукавицей. Потом приложил ко лбу горсть снега – и тот сразу начал таять, хотя сперва обжег руку.

Руки еще чувствовали. Руки он берег.

Боже оглянулся на свои ноги. Медленная кривая улыбка поползла по его губам.

Раненные, потом отмороженные, пораженные гангреной уже под колено, они казались чужими и почти не беспокоили парня. Вот только этот жар… Боже осознавал, что рано или поздно он потеряет сознание – с ним это уже случалось несколько раз – только это будет навсегда.

Ну что ж.

Если о чем он и жалел – так это о том, что не смог отбить тогда – во время бешеной облавы, когда натовцы убивали уже всех подряд, кого находили – ребят. И еще – что не знал, уцелел ли Сережка Ларионов.

С тех пор уже восемь дней он ползал по этим развалинам. И стрелял, едва представлялась возможность – стрелял прицельно и беспощадно, наводя ужас на и без того доведенных до отчаяния оккупантов, не осмеливавшихся больше прочесывать развалины в поисках страшных призраков.

Он видел, как расстреливали взбунтовавшихся египтян. Видел, как отряды наемников, выйдя из подчинения командования, перебили ооновских «контролеров», пошли на прорыв – цепочки отчаявшихся людей на бело-черных развалинах, очереди русских пулеметов, красное на снегу…

Еще он понимал, что умирает.

А еще – что победа близка.

Лежа в промерзлой, заснеженной нише, Боже шептал:

Он шептал строки «Небесной литургии» и улыбался.

– Юрко! Юрко!

Юрка Климов поднял голову и сердито спросил плутоньера Флореску:

– Ну чего надо?

Спросил по-румынски – от нечего делать и от тоски он выучил за последние месяцы этот язык – месяцы лежания в румынском госпитале, потом – бессмысленного сидения в полуплену-полугостях на гауптвахте бригады… Несколько раз пытался бежать – но это оказалось в сто раз труднее, чем из лагеря, хотя румыны ни разу не тронули его даже пальцем, когда ловили и запихивали обратно.

Плутоньер сел рядом. Мучительным жестом раздернул ворот парки. Выдохнул. Сказал:

– Американцы убили полковника Станеску. Прямо на совещании.

– Ну а чего вы ожидали? – довольно бессердечно спросил Климов.

Плутоньер не обратил внимания:

– Офицеры раньше колебались… А сейчас… Я им про тебя сказал, – он прямо взглянул на мальчишку. – Юрко, у меня дома жена и трое ребятишек. Там голод, Юрко. Без меня они пропадут. Или придут болгары и всех перебьют.

– Ты хочешь, чтобы я тебя пожалел? – перейдя на русский, Юрка встал. Плутоньер смотрел на него снизу вверх. – Ты. Хочешь. Чтобы. Я. Тебя. Пожалел? – В голосе парня звучало изумленное потрясение, недоверие. – Зачем ты пришел?! – заорал Климов. – Вы убили всю мою семью! Вы чуть не убили меня! Зачем вы меня спасли?!

Последнее он спросил по-румынски.

– Я… – плутоньер опустил голову. – Ты можешь не верить. Я просто пожалел тебя. Тогда.

– Пожалел, – горько сказал Юрка, садясь на нары. – Пожалел. Нужна мне была ваша жалость. Сволочи вы. Откупиться думаете?

– Думай, как хочешь, – покорно сказал плутоньер. – Офицеры сказали, чтобы я тебя отпустил. И просили, чтобы…

– Чтобы я там замолвил за вас словечко, – закончил Юрка.

– Ты можешь просто уйти, – тихо сказал румын. – Никто не выстрелит. Уходи, мальчик… и предоставь нас нашей судьбе и праведному воздаянию Господа, которого мы продали за доллары. Дверь открыта. Я сошел с ума, когда просил тебя… после всего, что…

Он замолчал и сжал голову руками.

Юрка долго смотрел на него. И вдруг чутким инстинктом еще совсем не взрослого человека, не логикой – душой! – понял: румын не лжет, не притворяется, не бьет на жалость, не играет.

– Дядя Стефан, – тихо сказал Юрка, касаясь его плеча. – Дядя Стефан… пошли к вашим офицерам. Будем говорить. Слышишь, вставай. Пошли, – и добавил, поднимаясь: – Хватит уже этого… всего.

– Товарищи офицеры, генерал Ромашов.

Два десятка офицеров РНВ, казаков и десантников поднялись, подтягиваясь. В тесном помещении кабинета командующего обороной сразу стало еще теснее, чем было до этого – когда они сидели.

Вошедший генерал взмахом руки разрешил всем садиться и сел сам. Положил перед собой на стол кулаки. Какое-то время молчал, потом откинулся на спинку кресла и заговорил, глядя по очереди в лицо каждому:

– Итак. Через два часа ваши подразделения должны быть сосредоточены вдоль Елецкой дороги – около Борового. Воздушное прикрытие будут осуществлять шесть «Ми-двадцать четыре» и один «Ми-двадцать восемь» – все вертолеты, которые есть в нашем распоряжении… Ни один из трофейных «Апачей» поднять не удалось. Но я думаю, что этого вполне достаточно. В данный момент, – Ромашов бросил взгляд на часы, – бригада Батяни сосредоточивается вдоль Усманки, на обоих берегах, в двух километрах от Борового. Подозреваю, что противнику об этом известно – кое-кто из гарнизона Рамони успел добраться до Борового. Но, – генерал встал, – это уже не имеет значения. Ни-ка-ко-го. Сделать они ничего не могут.