Антон Первушин - Отдел «Массаракш»

Впрочем, Птицелова не назовешь бездельником. Вон он как на науку налегает. Штаб-врач господин Таан, по совместительству — преподаватель курсов социальной адаптации, на Птицелова не нахвалится. Еще бы! Зубрит мутоша, аж от зубов отскакивает. Книжки в гарнизонной библиотечке глотает, как ящер-мясоед панцирных крыс. Господин Таан все свободное время на него тратит, на выродка южного. Он, правда, и к Облому прицепился было со своей адаптацией, но он, Облом, калач тертый, ему, Облому, вся эта наука побоку. Облом и сам кого хошь научит родину любить. Но господину штаб-врачу такие подробности знать необязательно. Пусть думает, что домушник по кличке Облом просто непроходимо туп.

Массаракш! Да где этот Птицелов шляется?! Опять у штаб-врача собеседует или подался к вольнонаемной поварихе мадам Козу на камбуз? В рамках помощи персоналу, так сказать. Тогда для кого же я кашу берегу, если у самого живот подводит с голодухи?! Облом потянулся было к бушлату, но окоротил себя. Ведь неправда это, вовсе Птицелов не у поварихи. Хотя та и положила на него глаз. С Тааном он опять разговоры разговаривает. О сущности всего тщетного. Или наоборот, о тщетности всего сущего. Кто их разберет. Облом попытался как-то выспросить у Птицелова, о чем тот с господином штаб-врачом по душам треплется, но мутоша шестипалый такую околесицу понес, что слушать тошно.

Облом нащупал в кармане кисет с махоркой. Вышел на крыльцо казармы покурить. Компанию ему составить было некому. Остальные гарнизонные дэки были кто на нарядах, кто на занятиях. Натаскивали их в военном деле, как ни странно. В солдаты готовили, почитай всех, кроме Птицелова с Обломом, которым ломилась раскорчевка. Что хуже, неизвестно. Лично Облому забриваться в солдаты не хотелось. Вон их как гоняют! Как человек опытный и кое-что смыслящий в мирополитике, Облом понимал, что усердие господ командиров неспроста. Жди по весне событий. Не напрасно правительственное радио день-деньской вещало о вечной и нерушимой дружбе Свободного Отечества с Пандейской Республикой. Значит, либо совместно кинутся на Хонти, либо ожидают крупномасштабного вторжения Островной Империи. А скорее всего — и то и другое. Сожрать Хонти, дабы удвоить ресурсы. И уже совместными усилиями отражать натиск «человеконенавистнического режима пиратского архипелага», как говорится в официальных радиореляциях.

М-да, самое время драпать на юго-запад. Туда не сунутся даже имперцы. Нечего им там делать сейчас. Это в прошлую войну за устье Голубой Змеи основательная драчка шла. Чудесный курортный край, белые города на берегу южного океана, морские круизы, речное, железнодорожное и воздушное сообщение с центральными районами страны, ночные клубы, дансинги, уличные кафе, жадные до молоденьких мальчиков-южан бледнокожие столичные аристократки, разноязыкий говор, музыка, шелест кредитных билетов…

Эх, молодость-молодость… Куда это все запропастилось? Проклятые атомные бомбы. Один миг — и райское местечко превращается в радиоактивный ад. Забитое трупами русло Голубой Змеи, оплавленные руины курортных городов, на мраморных плитах набережных «тени» аристократок, что сгорели в ядерной вспышке. И как сносит горячим ветром в океанскую даль пылающий остов «непотопляемого» дирижабля «Империя»…

Такое не забывается.

Облому, которого в те дни никто так не называл, повезло. Светская львица преклонных лет вывезла его на личном аэроплане в Столицу. Сняла ему квартирку, давала деньги, а главное — познакомила с нужными людьми. Старого доброго императора, который довел страну до атомной войны с соседними государствами, разъяренная толпа выволокла на улицу и порвала на мелкие клочья. Облом оказался среди самых активных «народных мстителей». И вот уже он — во главе вооруженного до зубов отряда — врывается в особняк своей благодетельницы. Она не умоляла о пощаде. Она смотрела на него с холодной брезгливостью. И он не стал возражать, когда ребятам захотелось позабавиться с гордячкой.

Такое тоже не забывается.

Облом выплюнул обслюнявленный кончик цигарки и вдруг увидел напарника, бредущего через плац.

Нога за ногу, массаракш! А я его дожидаюсь, все глаза проглядел. Массаракш и массаракш!

Птицелов хоть и был голоден, не спешил в казарму. Беседа с штаб-врачом не выходила у него из головы. Сегодня господин Таан был как-то особенно разговорчив. И грустен. Странное сочетание, если подумать. Обычно грустные молчаливы. Хотя много ли Птицелову доводилось видеть грустных людей? Мутантов, да. Мутанты, они по жизни обиженные. На всех и вся. На Мир, на солдат, на соседей, на родителей, на детей, на себя самих. А вот люди разные бывают. Злобные, задумчивые, беззаботные. Умные, как господин штаб-врач. И хитрые, как Облом. Облом — человек с тайной. Птицелов это остро ощущал. Не то чтобы напарник врал бесперечь, но что-то в себе берег. Для личного употребления.

А вот случай господина Таана сложнее. Птицелову не хватало ни опыта, ни знаний, чтобы разобраться в случае господина Таана. Штаб-врач не врал, не таил в себе что-то, не предназначенное для посторонних. Птицелову казалось, что у господина Таана не было даже мелких грешков, которых полным-полно у любого смертного. И тем не менее святым штаб-врача язык не повернется назвать. Любил он и выпить, и в картишки с господами офицерами перекинуться. Но при этом отличался от них чем-то неуловимым, какой-то запредельной серьезностью во всем, что касалось дела. Не было в нем этого пренебрежительно-ироничного отношения ко всему в Мировом Свете, присущего гарнизонной элите.

А больше всего Птицелова подкупало, что не было в господине штаб-враче Таане настороженно-брезгливого отношения к мутантам. Ведь мутант — не человек по определению. Вешать мутантов запрещено, но плюнуть вслед и суеверно омахнуть лоб растопыренной пятерней, чтобы удача не покинула, — в порядке вещей. Отказать мутанту в положенной по закону помощи нельзя, донесут доброжелатели, вовек не отмоешься, но вывесить на дверях злачного заведения табличку «Не для мутантов» — в порядке вещей. Не принять на работу с перспективой получения вида на жительство в центральных районах невозможно, но не выдавать этого «вида» под разными предлогами — в порядке вещей.

Так вот, к штаб-врачу Таану все это не относилось. Он ни словом, ни тем более делом не показывал Птицелову, что относится к нему как к недочеловеку. Скорее — как к ребенку, которого еще многому нужно научить, но ведь Птицелов в сущности и был ребенком. Беседы их с врачом проходили по-разному. Птицелов чаще всего рассказывал о том, что пережил и видел. Господин Таан — о Мире, его прошлом и настоящем, о мирографии и истории, о диковинных существах, что обитали в нем в далеком прошлом, и не менее диковинных существах, обитающих в нем сейчас. Когда штаб-врач говорил об этом, глаза его сияли, как два Мировых Света, а речь становилась плавной и гладкой, будто Таан читал в открытой, но невидимой для Птицелова книге. И это продолжалось у них из вечера в вечер, до сегодняшнего дня.