Туллио Аволедо - Корни небес

— Ваш древний Бог говорил, что он послал вам знак, чтобы засвидетельствовать свой мир с людьми. [92] Имеется в виду радуга, появившаяся на небе после того, как Ной спасся от Всемирного потопа и возник новый мир.

Гигантская радуга поднимается на западе, простираясь к востоку на десятки миль.

— Но знак, который я посылаю вам, — куда более велик.

Мой полет вдруг прекращается, и я повисаю в воздухе. Мой взгляд направляется — или направлен кем-то — к странному острову почти идеально квадратной формы, который возвышается над кромкой снега, как древняя крепость.

Остров непонятным образом так ярко освещен, как будто это от него самого исходит ослепляющий, абсолютный свет. Остров вибрирует от света, словно подает сигнал.

— Приходи навестить меня, человек. Приходи навестить меня. Я жду тебя на острове мертвых…

Неожиданно я падаю с этой высоты. Я барахтаюсь, двигая руками, ногами, но все равно низвергаюсь на землю…

Удара не происходит.

Не происходит.

Я думал, что умру. Что разобьюсь на куски, превращусь в кашу.

А вместо этого я открываю глаза и вижу старый пол из деревянных досок.

С трудом пытаюсь разглядеть предметы. Длинный ряд досок. Разорванный угол грязной шторы, когда-то, наверное, белой, но теперь темно-серой.

В слабом свете виднеется куча пыли, в пяди от моего носа.

Дуновение ветра взвивает вверх эту кучку, закручивая ее вдоль стены.

Пол очень холодный.

Я лежу все в той же позе, в которой лежал, когда у меня было видение туннеля.

Но вокруг меня больше нет праздника, и сейчас день, а не ночь.

С усилием, которое стоит мне боли во всем теле, я переворачиваюсь на спину.

Надо мной, будто темное небо с позолотой, нависают декорации потолка.

Я глубоко дышу.

От этого у меня болят легкие.

Мое тело слабое и больное. Я пытаюсь приподняться, опираясь на локти. Мне удается сесть, а потом и встать. У меня кружится голова.

Куда все подевались?

Я взволнованно смотрю вокруг. От вчерашнего праздника не осталось и следа. Где же блестящие подсвечники? Где длинные столы, ломящиеся от еды?

Я поворачиваюсь, волоча ноги по паркету.

И в этот момент, опустив взгляд, я все понимаю.

Весь пол покрывает пыль. Только мои отпечатки нарушают целостность серого покрывала. И нет отпечатков ни одного из танцоров. Следы, которые виднеются, — это следы шагов усталого человека, ведущие от входа к центру комнаты, где потом заканчиваются.

Это мои следы.

Мои.

Огромный зал погружен в полумрак. Свет идет только из-под двери.

Грандиозная картина на противоположной стене почти не видна — это всего лишь масса контуров. Я приближаюсь к ней, приволакивая правую ногу. Штаны из защитной ткани разорваны на уровне колена и черны от жидкости, которая засохла на них, — возможно, это моя кровь. Я дотрагиваюсь рукой до щеки и обнаруживаю там грубую щетину. Кожа под моими пальцами полна открытых язвочек, гнойничков, ранок с запекшейся кровью.

Хотел бы я посмотреть на себя в зеркало. Но из этого города изгнаны все зеркала.

Я продолжаю двигаться по направлению к картине.

Значит, мне все это приснилось: бал, музыка, Патриарх?

Алессия?

Но если это так, сколько же времени я спал? Может быть, с того момента, как Алессия освободила меня из комнаты той абсурдной церкви на колесах? Или, еще лучше, с того, когда мне показалось, что все, что произошло…

Постепенно усталость и боль наполняют меня, как холодная вода наполняет сосуд.

Утлый сосуд, покрытый трещинами.

Мне не нужно зеркало для того, чтобы понять, что я умираю.

Я спускаюсь по парадной лестнице, которая ведет к внутреннему дворику дворца.

« Лестница Гигантов », написано на желтой вывеске, прикрепленной к перилам.

Двор Дворца дожей превратился в руины. Клубки колючей проволоки, красные от ржавчины, полуразвалившиеся мешки с песком…

И кости, которые белее снега.

Вчера ночью мне показалось, что в городе нет снега. Это не так. Это был всего лишь сон, обман. Свежий снег доходит до уровня колен, и под ним слой льда не меньше метра толщиной.

Да и одежда, которую я носил… Которую мне казалось, что я ношу…

Я дотрагиваюсь до грубой ткани моей спецовки и качаю головой.

Мне холодно.

Я подбираю с земли плащ из защитной ткани, более или менее целый. Правда, от снега материя одеревенела, и я боюсь, что при движении она разорвется.

Но она невредима.

Я надеваю его.

Подбираю также противогаз и собираюсь надеть его, но из фильтра вдруг льется черная гуща.

Я бросаю противогаз на землю, морщась от отвращения. Прохожу под аркой, которая выводит меня из двора.

Утреннее небо заполнено снегом. Темные тучи, набухшие, как груди умершего животного. На башне с часами нет отражателя. Статуи на двух колоннах, которые стоят по краям площади, те, что всегда: на одной крылатый лев, на другой — дракон. Я долго смотрю на них, пытаясь понять, как я мог ошибиться.

Площадь кажется пляжем, усыпанным обломками. Я представляю, как люди, не знающие, куда бежать, собрались здесь, чтобы попытаться спастись.

Или чтобы умереть.

Высокий слой снега милосердно покрывает человеческие останки. Но и то, что виднеется: верх детской коляски и чуть дальше — рюкзак из походной материи с наклейкой маркой «Hello Kitty», — может поведать истории, которые мне не хочется слушать.

Я поворачиваюсь спиной к морю, или, вернее, к тому, что раньше было морем. Затаив дыхание, со скрипом в коленях, я бреду по направлению к центру города, блуждая в лабиринте узких тропок между кирпичными стенами домов, которые напоминают артерии без крови.

Сильное впечатление производят эти узкие улочки, с двух сторон сжатые домами. Без толпы туристов, которая оживляла их, они наводят страх. Окна кажутся мертвыми глазницами. Тишина делает любой шелест, любое потрескивание ужасающим. Я часто оборачиваюсь со сжатым сердцем, вслушиваясь в то, что оказывается эхом моих же шагов. И каждая открытая дверь заставляет меня задержать дыхание, вглядываясь в темноту внутри.

У меня больше нет противогаза, только самодельный и никуда не годный фильтр из обернутого несколько раз вокруг лица шелкового шарфа, который я взял из сломанной витрины магазина Гуччи. Даже здесь разбиты все зеркала. Такое впечатление, что в Венецию после Великой Скорби ворвалась банда яростных истребителей зеркал, которые осуществили свой крестовый поход с невероятным размахом. Любая поверхность, которая может отражать изображение, была взята на мушку, изничтожена с невероятной тщательностью и аккуратностью.