Туллио Аволедо - Корни небес

— Конечно, ну да. Ваш великий Папа Джелазио. Джелазио Четвертый, правда?

— Джелазио Третий.

— Да, точно. Джелазио Третий. Хорошее имя для Папы. Я слышал как-то раз о нем. Правда, только здесь, в Урбино, и только вчера. Странно. Во время моих путешествий я слышал слухи и рассказы только о другом Папе. О последнем. Который умер в день Бомбы, да упокоится душа его. Больше ничего. Никакого Джелазио. Никакого Нового Ватикана. Ваша военная сила, кажется, — одни разговоры, не так ли?

— Вы видели наши джипы? Это всего лишь две машины для разведки. Можете себе представить наше вооружение.

— А, джипы, неплохо придумано. То же, что мне сказали и два ваших человека в гараже. И вы знаете, что я им ответил? Я ответил: «Ладно, тогда в Ватикане не слишком расстроятся, что я заберу себе эти два автомобиля, правда? У вас же их десятки, в ваших секретных гаражах…»

— Не стоит насмехаться над Церковью.

— А вам, капитан Дюран, не стоит насмехаться надо мной. Ни вам, ни вашим людям, о’к? Я могу допустить, что вы являетесь солдатами Ватиканской гвардии, или Швейцарской гвардии, или как там эта херня называется. Я готов предположить и то, что этот господин — член Конгрегации Доктрины Веры, хотя уж точно не Святой Инквизиции, которой не существует вот уже много веков. И это все. В остальном вам придется убедить меня, и я вам сразу скажу, что меня не так-то легко убедить, о’к? И я уж точно не кретин. За любую ложь вы дорого заплатите. Как и за мятежи, которые совершенно бесполезны.

— Нас много, — шепчет капитан.

— А я один. Это правда. Но вы без оружия, а я — с.

Он надавливает рукой себе на грудь. Пластиковые выступы на его плечах открываются, и оттуда показываются два пистолета-пулемёта «Узи», установленные на гибких подпорках. В руках скотины как по волшебству оказываются два барабанных пистолета.

— Этого достаточно, чтобы избавить вас от всяких сомнений?

Дюран осматривается вокруг.

Потом смотрит Готшальку в глаза.

Мы стараемся удержаться на ногах, стоя на странной металлической поверхности, которая подрагивает и сотрясается, как будто мы находимся на спине какого-то животного. Но капитан стоит твердо, неподвижно, как статуя.

Кажется, что между ними двоими идет состязание: кто первым отведет взгляд.

Ни один из них этого не делает.

Никто не уступает.

Неожиданно сильный толчок снизу валит нас всех на пол.

— Калибан, ты, кретин придурошный! — орет Готшальк. — Сейчас я поднимусь и тебе голову оторву!

Почти с обезьяньей ловкостью он подпрыгивает и хватается за перекладину маленькой металлической лестницы, которая спускается из круглой дыры в потолке. А потом быстро карабкается по ней, исчезая из виду.

Я кладу руку Дюрану на плечо:

— Все прошло хорошо, но это был огромный риск. Он мог бы оказаться мусульманином…

— Нет, я видел крест.

— Он мог быть протестантом.

— Но не был, — отрезает Дюран.

Потом смотрит на Венцеля, у которого подавленный вид, может быть, из-за того, что он дал схватить себя без битвы в гараже Урбино.

— Ну, что скажешь, Поли, идем за ним?

— Мне кажется, что это не очень разумно. Мы безоружны.

— Ну и что?..

— Ну пойдемте. Не думаю, что у нас есть выбор.

Венцель, не дожидаясь просьбы, подставляет руки так, чтобы Дюран смог, встав на них, дотянуться до перекладины в потолке.

И затем все, вслед за капитаном, взбираются наверх. Я карабкаюсь последним и делаю это с трудом: мышцы рук отказывают, но кое-как мне удаётся удержаться на второй перекладине. А потом и на остальных.

После этого Венцель с разбегу подпрыгивает. Конечно, его прыжок не настолько впечатляющий, как у Готшалька, но, тем не менее, он достигает цели.

И только герцог остается лежать раздетым на металлическом полу.

Когда до него доходит, что он остался один, он открывает глаза и начинает вопить:

— Вы не можете бросить меня здесь! Заберите меня с собой! Или я буду КРИЧАТЬ!

Вздохнув, Венцель отпускает лестницу и падает на пол. Он подходит к герцогу и с силой ударяет его в челюсть. Слышен ужасный треск ломающихся костей. Потом сержант засовывает в рот карлика какую-то ветошь, испачканную в масле.

— Нет, ты не будешь кричать, — говорит он. Затем прыгает еще раз и догоняет меня на лестнице, откуда я наблюдал за происходящим. — Пойдемте, святой отец. Мы уже и так потеряли кучу времени.

Вентиляционная труба уходит вверх еще на пару метров, а потом становится лазом — горизонтальным и достаточно широким для того, чтобы по нему можно было передвигаться, — но не более того. У меня легкая форма клаустрофобии, и мне не слишком приятно ползти неизвестно куда в абсолютной темноте — кажется, что это длится бесконечно. Потом, наконец, вдалеке показывается свет и становятся слышны какие-то спорящие голоса, а затем и крики.

Венцель торопится, подталкивая меня вперёд. Я вылетаю из трубы, как пробка из бутылки, и на карачках переползаю выбитую вентиляционную решётку.

Мы стоим на небольшой металлической платформе, в трех метрах над полом. Под нами — огромная комната, как минимум шесть на шесть метров, ярко освещенная. Приглядевшись получше, я понимаю, что это не просто комната, а кабина какого-то транспортного средства, хотя бог его знает, что это может быть за транспортное средство. Во всяком случае, его размеры — это что-то невероятное. За широкими окнами виднеется то, чего я не видел уже столько лет: движущийся в лучах солнечного света пейзаж. Серый свет дня, еще более тусклый из-за пелены снега, который бьется в окна кабины.

Надстроенное место водителя кажется пустым.

Я смотрю на это с открытым ртом, до тех пор, пока вся обстановка вновь не приобретает смысл. Готшальк хватает один из своих пистолетов и собирается ударить прикладом невидимого для меня водителя, скрытого спинкой сиденья. Потом огромная ручища моего жуткого соотечественника отрывает водителя от сиденья и, держа его за шею, швыряет на пол с резиновым покрытием. Тот пролетает по полу как мячик и потом одним рывком поднимается на ноги, как цирковой артист.

— А ну вернись, гад! Получи свое справедливое наказание! — орет Готшальк. Но водитель карабкается по голой стене и хватается за поручень, висящий в десяти сантиметрах от потолка.

— ИДИ СЮДА! ПОДЧИНЯЙСЯ!

Вместо ответа водитель еще крепче хватается за поручень.

Готшальк направляет на него пистолет.

— Считаю до трех!

Неожиданно непонятная машина резко кренится влево, из-за чего все валятся на пол.

— Идиот! — кричит Венцель. Он спрыгивает на землю и бежит к рулю.

Кажется, что машина начинает кружиться на месте, раскачиваясь так сильно, что что у меня начинается морская болезнь. Готшальк, распростершись на полу, продолжает целиться в человечка, который висит на потолке.