Array Коллектив авторов - Русские против пришельцев. Земля горит под ногами! (сборник)

Что-то бормоча почти беззвучно, зажав под мышкой ноутбук, лейтенант, не прощаясь, вышел из горницы, хлопнул дверью. Хозяин несколько минут сидел недвижно, потом покачал головой, вздохнул шумно:

– Ты терпеливый, Гринька. Ты перетерпишь.

Он поднялся с лавки, уперся пудовыми кулаками в стол, постоял так раздумчиво, посопел носом. Следовало бы протопить печку – да время уж позднее. Следовало бы натаскать воды – так, обратно же, полночь скоро. Может, и поесть бы следовало, но не любил дед Илья с полным животом спать укладываться. А и сна-то ни в одном глазу, хотя денек выдался суматошный. И какой-то… душещипательный, что ли? Проводы, проводы, прощания.

Дед Илья повернул голову к большой картинной раме на стене. По местному обычаю, вместо пейзажей или, там, натюрмортов, в рамы помещались фотографические карточки. Разнокалиберные снимки топорщились пожелтевшими уголками, налезали друг на друга, образуя понятную только хозяевам обрамленную мешанину поколений. Среди десятка-другого фотографий старик отыскал взглядом фронтового дружка Захара. Кро-охотный был снимочек, выцветший совсем, неприметный, а видел и понимал поболее живых людей. Так, во всяком случае, деду Илье давно уже казалось.

– Вот что, Захар, хочу тебе сказать, – прогудел он, перетаптываясь с ноги на ногу, а руки все так же в стол упирая. – Нынче ты двум сценам был сосвидетелем. Перва сцена в двенадцатом часе дня произвелась. Это, значит, когда Евдокия Матвевна прощаться прибежала. Вот тут, в дверях, застыла – и молчит. Вроде укорят меня. А я-то вижу, что сердце у ней буквально выпрыгиват. Это почему? А потому, дружка Захар, что не досвиданькаться она сюда зашла, а хоронить меня заране. Хо-ро-нить! С поминками. А? Каково? Мне бы ее, голубушку, пожалеть да расцеловать перед расставаньем, а меня така злоба взяла! Нет, ты ж видал: я грубости не допустил. Но ведь и не попрощался честь по чести!

Дед Илья оторвался от стола, обошел его, наклонился к низкому окошку, вгляделся в туман и темень Иваевской горки. Тишина стояла окрест – не брехали в опустевших дворах собаки, не взмыкивали возле вымени телята, не трещали бензопилы на дальней лесосеке. И там, за тайгой, где три дня нещадно громыхало, сейчас тоже было тихо.

– Друг а сцена, значит, только что образовалась. Твой-то правнучек тебя и не приметил, а? Мож, и не знат, что ты тут висишь? Кхм… Вот ты в какой момент угадал, что он не станет мне руки выкручивать и силком в машину тащить? Я, к примеру, в такой момент угадал, когда он мне хотел на планшетке своей показать, откуда Монарх к нам явился. Мож, и не большой секрет, и не военная тайна вовсе, не стану спорить. Мож, по теревизиру сто раз об ентом сообщили. А только Гринька-то с таким видом предложился, будто бы напоследок подивить хотел, чтоб, значит, образованным помирать мне приятнее было. Какой с мертвяка спрос, даже ежельше он секреты знат? Слышь, Захар? «Я понима-аааю, понима-аааю!» А сам-то, правнучек твой, ни черта не понимат! Так-то…

Дед Илья обнаружил пяткой скрипучую половицу, потопал по ней, цыкнул досадливо зубом.

– Завтра подновить надобно будет. Непорядок, ежельше в доме скрипеть начнет кто ни попадя! Утром машинку нашу достану, расчехлю-распакую, все подготовлю, а останется время – так и за половицу возьмусь. День дли-иинный… Слышь, Захар, а ты машинку-то нашу помнишь? Это ж не машинка, а сплошная глобальная катастрофа, хех-хех! Кирдык всему, хех-хех! Смертоубийство одно! Вот и поглядим мы на Монарха тогда, холера его задери!

Сколько себя помнил, спал дед Илья помалу, особенно в летнее, светлое время. Молодость сейчас всплывала чем-то далеким и смутным, но старик был уверен, что и тогда не мог дрыхнуть подолгу – от этой самой молодости, кипучести характера, от жадности к жизни. В зрелые, трудовые и военные годы вовсе было не до того, чтобы дремать сколько влезет. Сейчас же, в возрасте, который и представить себе трудно, засыпал дед Илья крепко, высыпался быстро, сны видел короткие, но яркие, а поднимался еще до первых солнечных лучей. Если не был занят домашними или какими еще заботами, присаживался к столу, подпирал бороду кулаками и смотрел в низкое окошко. Сплошная, шершавая, непроглядная по причине темноты Иваевская горка едва заметно и тревожно пошевеливалась, вздыхала туманом. А потом начинало происходить чудо: мрак протаивал, будто пролитые чернила постепенно впитывались в песок, и вот уже прямо перед стеклом возникала тоненькая веточка, которой мгновение назад совсем не было. Сразу после веточки появлялись звуки и запахи, словно кто-то невидимый поворачивал выключатель – вот скрипнул в чаще старый кедр, вот вторила ему задетая ветерком соседская калитка, вот пичуга проснулась – будто заново петь учится и пока еще стесняется концертировать в полный голос; вот тугой лесной дух толкнулся в лицо, сперва только хвойный, древний, звериный, потом к нему подмешивался запах йода с реки, затем уж и тонкие струйки прибегали – цветов и трав, молока и меда. Ну а потом этот кто-то выкручивал выключатель до конца, на максимальную мощность – и взрывалась тайга петушиным криком, коровьим мычанием, собачьим лаем, рыком тракторов и бензопил, ароматами навоза и солярки. На самой верхушке горки возникал пожар, сначала медленно, а затем быстрее и быстрее, опасно и радостно катился он кипящим валом по лапам елей вниз, к дому деда Ильи, и очень дед Илья этот момент любил, любил переживать его снова, робел и тревожился – а ну как сегодня по-другому выйдет? Но выходило всякий раз так, как надо, правильно и исконно, как и прошлым летом, как сотню и даже тысячу лет назад.

Сегодня все пошло наперекосяк. Во-первых, старика очень рассердил сон: он, молодой еще Илья, рыбалит на порогах, стоит на камнях, обдаваемый тучей брызг, от которых не спасает ни зюйдвестка, ни шитая на заказ брезентовая спецовка; то слева, то справа от Ильи осетры медленно, по-коровьи высовывают из воды морды, Илья неторопливо, степенно поворачивается к ним и стреляет из рогатки. Подбитые рыбины послушно плывут на мелководье, где и укладываются штабелями.

– Это что же?! – возмущался проснувшийся старик. – Это где же видано, чтобы на исетров с рогатками ходили?! Да разве ж исетры таки дураки, чтобы морды под рогатку подставлять?

Расстроенный, раздосадованный несправедливостью сна по отношению к рыбалке вообще и к осетрам в частности, дед Илья кое-как оделся и подсел к окну, но сосредоточиться не мог.

– Придумают же! – сердито качал он головой, от возмущения не примечая пока изменений – не мычали коровы, не лаяли собаки, не хлопали калитки, не перекрикивались соседи; изменений логичных и ожидаемых, но неприятных и незаметно, подсознательно раздражающих.